Я быстро подготовил данные и доложил, что к стрельбе готов. Получив разрешение на открытие огня, я подал команду на батарею, там ее приняли и передали: «Выстрел!» В бинокль ловлю разрыв: где он? Местность в районе цели болотистая, и разрыв было плохо видно — лишь немного брызнула вверх грязная вода. Я счел, что это перелет, и дал новую команду на изменение направления стрельбы. Орудие было справа от меня, и при перелете следовало довернуть орудие влево, после выстрела хорошо обозначился недолет. Я захватываю цель в вилку, как принято у артиллеристов, теперь надо вилку сужать, я даю новую команду, поворачивая орудие вправо, но... Руководители поняли, что стрельба ведется правильно, сказали «Стой!» и объявили мне оценку «отлично». Стрелял я последним в группе — и вот стрельбы закончились. От двухдневной стрельбы из пушки я немного оглох — уж очень сильные были выстрелы.
Орудие перевели в походное положение, прицепили к машине, дождались команды «Марш!» и радостные поехали в казарму. К полдню приехали в Кострому, в артпарке стали разоружаться, и тут обнаружилось, что потеряли панораму. За ее сохранность отвечал я. Когда сели в машину, я ее нес в руке, поставил, очевидно, на сиденье, от радости никому не поручил следить за ней, — и вот она утерялась в пути. Поняв это, я немедленно повернул обратно и пешком пошел искать панораму: шел по улицам города, где мы проехали на машине, зашел в отделение милиции и спросил, не приносил ли кто панораму. Шел я быстро, прошел весь путь до того места, где стояло орудие, и повернул назад. В голове рождались всякие мысли: как мне придется расплачиваться, отвечать за это? Я ничего не обнаружил и на обратной дороге, зашел в артпарк (там все еще чистили орудия), и Салмин чрезвычайно обрадовал меня: панорама нашлась, ее принес рабочий, как только я ушел. Он шел с работы и видел, как мы проехали с орудиями, и дальше обнаружил толпу мальчишек, которые в кругу рассматривали панораму. Поняв, в чем дело, он взял у них панораму и принес в училище, где передал ее, увидев наших офицеров. Так благополучно закончилось это произошедшее по моей беспечности происшествие. Это был мне хороший урок на будущее!
После окончания учебы нашим потолком в должности была должность командира артдивизиона, а не сдавшие экзаменов назначались на должности заместителей командиров полков по артснабжению. Эта должность была выше командира дивизиона по категории, и получалось странно: человек, не окончивший курсы, назначался на должность выше, чем окончивший. Спрашивается: зачем же надо было учить год, тратить время, деньги, зная, что из некоторых командиров не получится? Наша учеба кончилась, теперь нам предстояла отправка на фронты. Мне, как отличнику, предоставлялось право выбора фронта. Салмин сказал мне: «Выбирай, но с условием, чтобы и я поехал с тобой». Я рекомендовал ехать вдвоем на Карельский фронт, а Салмин говорит мне: «Чудак, там голодно! Поедем на юг, на 3-й Украинский. Ты знаешь, какая природа на юге? Вот идет по полю казачка, ест виноград: выплюнет косточку, и весной виноград взойдет, а через год на нем уже ягоды». Я уступил Федору и подал заявку начальнику курсов направить меня и Салмина на 3-й Украинский фронт. Туда мы и получили направление. Учитывая дальность и трудность сообщения, нам дали 12 дней на дорогу, и мы с Салминым решили заехать к своим семьям, а потом встретиться в Москве на Казанском вокзале. Вместе с нами на стажировку на фронт выехал и Володя Лебедев — больше я его уже не встречал.
Мне надлежало заехать в Фурманов, а Салмину в Арзамас. Никаких билетов до этих станций мы не брали, а ехали на товарных поездах: Салмину я объяснил все места пересадок. Товарные поезда ходили часто: они везли военную продукцию и охранялись солдатами. Поезд без остановок докатил до Фурманова, и я надеялся, что здесь он остановится, но он катил дальше, не сбавляя скорости, и за станцией, где мы мальчишками садились на товарные поезда ради катания, мне пришлось прыгать с поезда. Салмину я сказал: «Прыгну, а ты сбросишь мне мой чемодан». Я прыгнул хорошо — опыт был немалый, а следом за мной упал и мой чемодан. Часовой на площадке взволновался, но Салман сказал ему, что это майор по пути на фронт заехал в свой город. Самому Федору предстояли еще пересадки в Иванове на Ковров, потом на Муром, а с него на Арзамас. Потом он рассказал мне, что доехал быстро и утром был уже у семьи.
Я поднял чемодан, проводил взглядом поезд и пошел к дому. Было еще светло, я вошел в калитку огорода и заглянул в окно, — а в окне Клавдя, закрывающая занавесочки на ночь. Она очень обрадовалась встрече — это было радостью для всех нас. К этому времени тесть прогнал свою третью жену и скоро женился в четвертый раз — вот крепкий был мужик! Вместе с ним мы съездили на велосипедах в Иваново получить на продпункте продукты по продталонам, а на следующий день пошли всей семьей в лес — погулять перед отъездом на фронт. Стоял теплый солнечный день, кругом была тишина. На душе у меня было грустно: завтра я уеду, а как сложится жизнь? Вернусь ли я, никто не знает. Клавдя сказала, что «если ты вернешься с войны, то мне ничего больше не надо»...
На третий день я уехал в Москву, где на Казанском вокзале нашел Салмина, узнав его из-под раскрытой газеты по рваным брезентовым сапогам. Мы вместе поехали на Киевский вокзал, и когда вышли из метро, то Салмина задержал патруль — плохо обут, из сапог видны носки. Салмин спокойно объяснил, что других сапог у него нет, едет он на фронт, а там видно будет. Комендант подумал и отпустил Салмина.
На вокзале очередь у кассы огромная, шум, спор, толкотня. Я говорю Салмину: «Ты орденоносец, иди и бери билет», а он в ответ: «Там нашего брата полно!» Время идет, касса еще не работает, — а в полдень должен отправиться поезд на Киев. Я решил сам попробовать получить билет, подошел к кассе, а там майоры все с наградами, спорят, толкают друг друга, кому в первую очередь брать билет положено. Посмотрел я на них, дождался, когда шума стало меньше, и сказал: «Товарищи награжденные, разрешите мне, ненагражденному, получить билет как участнику войны, раненому и едущему снова на фронт? А потом вы будете выяснять, кому в каком порядке получать билет!» Летчик-майор с несколькими орденами на груди воскликнул: «Правильно, дадим ненагражденному получить билет первому», — и пропустил меня вперед к кассе. Под шутки и смех остальных награжденных я получил по литеру два плацкартных билета до Киева. Мы с Федором сели в пассажирский поезд и поехали. На второй день под вечер подъехали к Днепру — а дальше поезд не пускают: неспокойно в небе. Мы, как и многие, сошли, решив въехать в Киев на попутных грузовых машинах. Сели в грузовик, что вез бревна, и по железнодорожному мосту приехали в Киев.
Через коменданта города мы нашли место для ночлега недалеко от центра города и провели ночь на голой кровати, укрывшись своими плащ-палатками. Центр города был полностью разрушен — знаменитого Кре-щатика нет. Здание вокзала тоже еще несло большие следы разрушений. Найдя воинскую кассу, мы получили места в смешанный поезд до Одессы: в составе было три или четыре пассажирских вагона, а остальные товарные, с нарами, как положено в военное время. Нашли свой товарный вагон, забрались на нижние нары и заняли два места у стенки рядом. В вагоне было много гражданских, особенно женщин, и среди них большинство евреек, едущих в Одессу из Средней Азии. Мне запомнилось, что они везли с собой мешки соли. Выехали мы под вечер и ехали с остановками на каждой станции или разъезде. На более крупных станциях имелись буфеты, которые с разрешения властей содержали предприимчивые люди. В таких буфетах по высоким ценам можно было купить вареное мясо, яйца, порции курятины и даже поесть горячего. Это способствовало сбережению времени у офицеров, едущих на фронт и имевших деньги: им не надо было бегать по домам в деревнях в поисках пищи.
