Вполне возможно, что и сейчас он втирает кому-нибудь по ушам, вспоминая следующее описываемое похождение.
Группа из трёх человек вылетела на вертушке в Ханкалу, предварительно подобрав в какой-то дыре одного фэйса. Старший спецбрат являлся временным командиром группы. Оттуда, уже вчетвером, на перекладных и бронепоездом — в Моздок. Сделав все свои дела буквально за неполные сутки вернулись к бронепоезду. Время обеденное, а до отправки состава, со всех мыслимых и немыслимых щелей которого торчат стволы станковых пулемётов и зенитных орудий, ещё целых три часа.
Все уже с первых минут перезнакомились и стали уже чуть ли не родными.
Фээсбэшник, узнав, что Герасимыч из Якутского ОМОНа, первым делом задаёт непонятный вопрос:
— Так это ваши, что-ли, «У Симочки» всю мебель покрушили вместе со славянским шкафом? — И внимательно, гипнотизирующими змеиными глазами наблюдает за ответной реакцией. Причём весь его вид, при этом, свидетельствует о крайней степени подозрительности.
Герасимыч, предполагая, что это вероятно какой-то пароль, не знает что ответить:
— Какая-такая Симочка? Это что, прикол такой?
Разведчик, судя по всему, ответом полностью удовлетворён:
— Ну значит сомовцы ваши… Ну… як-кудза!
Максимка, внимательно выслушав всю эту шпионскую белиберду, без лишних расспросов и предисловий заявляет:
— Охота большой, чистой и светлой любви!
Молодёжь в количестве трёх человек изъявляет полнейшую солидарность в этом животрепещущем вопросе и назначает Максимку, как самого опытного бойца на любовном фронте, временным командиром группы. Убеждённый христианин Гаврила, тем более как представитель морально устойчивого отряда, солидарность не проявляет, но группе разбиваться ни в коем случае нельзя и ему приходится ехать с ними в неизвестном направлении на пойманном микроавтобусе.
В этом месте опять следует сделать небольшое традиционное отступление и прояснить обстановку. Во всех горячих точках и прилегающих территориях, где хоть мал-мальски существуют войсковые подразделения, небывалым цветом на фоне полнейшей безработицы расцветает криминальная малина. В числе прочих воровских и бандитских профессий ярко проявляют себя сутенёрство и проституция. Всякий озабоченный, поймав тачку, найдёт у водителя ответ на любой интересующий его вопрос. И тут же, не отходя от кассы, можно получить всю полную сферу услуг: знакомство, первое свидание, уединение в меблированных комнатах, в зависимости от толщины кошелька на час или более. Причём, возлюбленную можно заказать на любой цвет кожи, национальности и возраста.
Кстати, во всех крупных городах Северного Кавказа — и в Кизляре, и во Владикавказе, и в Грозном, и в Каспийске и т. п. в среде военно-ментовской братии ходит не то легенда, не то байка, о том, как один уже немолодой, но и не старый холостой прапорщик увёз на дембель к себе домой, в Россию, одну такую представительницу. И живут они поживают в любви и согласии уже много лет при полном достатке. Причём сам Гаврила несколько раз лично встречался с этими рассказчиками, которые, в свою очередь, своими глазами видели этого самого прапора. Вот только имена у героя байки при этом были совершенно разные.
Водитель микроавтобуса, внимательно рассмотрев Максимку, вникает в суть проблемы и говорит: «Ща спаю, дарагой!» и из ближайшего телефона-автомата совершает звонок другу. Едут в центр, почему-то останавливаясь на зелёный свет светофора и смело проезжая на красный, подбирают у обочины дороги уже с нетерпением ждущую своего очередного возлюбленного.
Это был сюрпрайз! Высокая, стройная, ноги от ушей, смазливенькая, юбочка-пояс. А самое главное — тоже чёрная! С глазами, олицетворяющими саму невинность, представилась: «Изабель! Здравствуйте!». И тут же подсаживается к Максимке, у которого лицо от нахлынувших чувств, кажется, даже порозовело. Заехали в какую то кафешку, набрали пивца, осетинских пирогов-фытчин. В микрике сразу как-то потеплело и повеселело, небо засинело, солнышко заблестело.
А прошло уже минут сорок. Экипаж опять останавливается у телефона-автомата и теперь уже Изабель совершает звонок подруге. Возвращается и говорит — так мол и так, необходимо ехать в Луковскую, ещё за одной подругой. В Луковской, это историческое название станицы, которая по размеру, населением и строениями является второй половиной Моздока, в машину подсаживается ещё одна жрица, уже иранского происхождения, олицетворяющая собой девственность всего Ближнего Востока. Разве что на востоке за её наряд она и минуты в живых не продержалась бы.
Трепыхая крылышками платной любви, томно представляется:
— Изольда! Ах, какие мальчики! — Заметила серьёзного Гаврилу, — Ой!
Настала очередь найти последнее, третье звено. Гаврила смотрит на часы и робко так напоминает:
— Джентльмены, нам час пятьдесят осталось!
На него тут же один боец и фэйс зашипели:
— Знаем, сам дурак, нам и часа хватит!
Максимка, разве что, великодушно заступился:
— Да ладно вам, некультурные вы люди, пущай сидит. Не мешает.
У какой-то кафешки таксомотор притормозил. Изольда вышла и, энергично жестикулируя руками, стала что-то объяснять стоящей там коллеге с удивительно красивыми персями, кокетливо выглядывающими из декольте. Если обрисовать коллегу даже словом «непорочность» — значит ничего не сказать. Видно, что безгрешность явно не стремится вливаться в коллектив, либо это на самом деле само целомудрие. Тут стремительно подъезжает иномарка с двумя бравыми войсковыми офицерами и непорочность исчезает.
Изабель извиняется за происшедшую заминку: да её, оказывается, типа, уже ангажировали. Небо стало покрываться тучками, солнышко слегка поблекло. Начинает ёрзать на сидении дисциплинированный и серьёзный молодой фэйс, так как, по всем признакам, только он один остаётся без пары:
— Так что, Герасимыч, сколько там у нас время?
Нервозность ситуации передаётся жрицам:
— Да как так, да мы щас мигом третью найдём, вы нас, голубчики, не оставляйте. Дома детей нечем кормить, хлеба, и то, нету!
Герасимыч сочувственно накаляет обстановку:
— Да что вы, голубушки, что мы, нехристи какие? Нешто мы вам на хлеб не дадим. Да хоть сейчас весь автобус булками завалим!
— Дык ведь нам ещё и сутенёру отваливать надо!
— И ему, болезному, хлебушка дадим!
Настаёт черёд ёрзать на сидении Максимке:
— Герасимыч, ты товой-то. Не особо товой-то, успеем ышшо. — От избытка нахлынувших чувств и отсутствия подобающих случаю выражений даже делает попытку порвать на себе штопаную тельняшку. И порвал бы, да ясно, жалко стало.
Герасимыч, которому на всю эту эпопею абсолютно как до утренней звезды, начинает капризничать:
— Значьтак. Везите меня откуда взяли, в смысле на железку, сами делайте свои чёрные дела. Безбожники!
