Когда потом фюрер высказался в пользу широкомасштабной операции или «большого» решения с привлечением крупных сил авиации, я приветствовал такое решение от всей души! На это Кейтель сказал:
«Фюреру ваше предложение поначалу не понравилось. Но по мере того, как операция развивалась, он стал смотреть на происходящее спокойнее, а потом, когда успех был достигнут, им овладела неподдельная радость.
Но поговорим о Воронеже (!) — продолжал Кейтель. — В начале операции Гальдер и я имели сомнения насчет того, не свяжет ли операция по захвату этого города наши мобильные силы до такой степени, что это помешает нам наступать в направлении Дона. Перечитав изданную Верховным командованием сухопутных сил директиву, я попросил фюрера, который тогда собирался вылететь в группу армий, поставить вас в известность о том, что захват Воронежа не является для вас обязательным. Однако после обсуждения этого вопроса в Полтаве 3 июля у меня сложилось впечатление, что эта идея не была выражена достаточно [494] ясно и не до конца доведена до сведения командования группы армий».
Я заявил:
«Ничего подобного. Мой разговор с фюрером о Воронеже закончился тем, что я сказал ему: «Как я понимаю, я должен взять Воронеж, если это будет нетрудно сделать, но не должен из-за него ввязываться в тяжелые и продолжительные бои». Фюрер подтвердил это кивком головы. Но потом начались осложнения. Офицер связи при 4-й танковой армии радировал Верховному командованию сухопутных сил, что Воронеж, вероятно, можно будет взять только после тяжелых боев. Вейхс придерживался противоположного мнения, и я с ним согласился. Пока шли дискуссии по этому вопросу с Верховным командованием сухопутных сил, 6 июля танковый батальон 24-й танковой дивизии прошел через весь Воронеж почти без боя, после чего мы сообщили Верховному командованию сухопутных сил, что захватить город не составит труда…»
Кейтель сказал:
«Фюрер после этого долго еще говорил: «Под Воронежем мы потеряли 48 часов». Судя по всему, он рассматривал это как серьезную потерю времени».
Я ответил:
«Но не следует при этом забывать, что вся операция отняла значительно меньше времени, нежели планировалось. Несколько раз, в том числе во время встречи с фюрером 3 июля, я напоминал об опасности отступления русских. Совершенно очевидно, что я сделал все возможное при сложившихся обстоятельствах, чтобы совершить поворот к югу как можно быстрей. Когда Гальдер позвонил генералу Зоденштерну 5 июля и сказал ему, что фюрер проявляет нетерпение и осведомляется, почему до сих пор не захвачены плацдармы на Тихой Сосне, я мог бы ответить ему, что эти плацдармы уже фактически захвачены».
Я не стал входить в дальнейшие детали, которые могли бы проиллюстрировать, как группа армий развивала наступление в южном направлении, преодолевая сопротивление противника. Я, кроме того, не стал говорить о том, [495] что это группа армий, а вовсе не Верховное командование сухопутных сил пришла к идее относительно большей целесообразности атаки силами правого крыла 4-й армии, а также осуществления руководства всей операцией из единого командного центра с самого начала.
Под конец Кейтель заметил, что фюрер выразил сомнения на предмет того, позволит ли мне здоровье довести текущую операцию до конца (!), но это заявление фюрера нельзя, разумеется, воспринимать всерьез.
Когда беседа завершилась, Кейтель сказал:
«Не уверен, что мне удастся изыскать возможность сообщить фюреру в деталях все вышеизложенное. Это легче сделать в полуофициальной обстановке, но фюрер всегда встречается со мной в присутствии двух стенографистов, при которых я не могу обсуждать столь деликатные вопросы!»
Когда я спросил, что думает высшее руководство относительно дальнейшего хода войны, Кейтель ответил:
«Англо-американцы проигрывают! И русские тоже проиграют!»
26/4/43
Анонимные, напитанные ядом письма, призывающие к бунту, которые приходили ко мне в последнее время и чрезвычайно меня раздражали, наконец перестали приходить. Вместо этих писем сегодня я получил послание от одной женщины из Бремена. Она пишет, что так больше продолжаться не может и нам нужно наконец снова выбрать себе государя. Она лично — как это мило с ее стороны! — выбрала меня. Эта писулька настолько меня позабавила, что я изыскал время, чтобы сделать запись об этом в своем дневнике…
Так как у меня нет никакой фактической информации, я не могу дать адекватную оценку нынешней ситуации. Я не знаю, где Верховное командование хочет нанести [496] главный удар, не знаю, можно или нельзя без него обойтись, как не знаю и того, насколько может преуспеть наш план изматывания русских путем нанесения локальных ограниченных ударов. Необходимо, чтобы все планы основывались на достоверной разведывательной информации. Если силы русских убывают, тогда такие удары могут принести пользу. Если же нет, тогда «сражение на истощение», которое ведется сейчас в районе Орла, может стать для нас повторением сражения под Верденом (1916 год), каковое, как всем известно, привело к обескровливанию германской армии. Но нам нужны войска для отражения приближающегося англо-американского наступления, поэтому я не знаю, хватит ли у нас сил для одновременного проведения крупных наступательных операций на востоке.
Конец августа 1943 года Англичане сбрасывают над Берлином «несгораемые» листовки, в которых снова упоминается мое имя и в которых меня называют «вестником поражения». Как это было в 1941 и 1942 годах, английская пропаганда только играет на руку моим врагам.
Начало сентября 1943 года Ночью 4 сентября состоялся мощный налет на Берлин, во время которого мой дом был поврежден в пятый раз. Воздушные атаки на город сказываются на настроении жителей. Они взывают к возмездию, которое, как нам громогласно обещают, обязательно последует.
10/9/43
Война вступает в решающую стадию, а у меня, словно у какого-нибудь преступника, связаны руки! [497]
22/10/43
Несколько дней назад моему племяннику Л. (Лендорф) представилась возможность переговорить в поезде с генералом Шмундтом. Когда Л. спросил, почему со мной так плохо обращаются после всего того, что я сделал, Шмундт ответил:
«Фридрих Великий тоже плохо обращался с принцем Генрихом!»
Относительно реальной причины моей отставки Шмундт сказал, что «после Воронежа он смотрел на фюрера как кролик на удава, вместо того, чтобы действовать в соответствии с его желаниями»! Совершенно очевидно — и Кейтель тоже так считает, — что я никогда не был в курсе истинных желаний фюрера, а между тем это можно было исправить, задав мне один-единственный вопрос.
Конец апреля 1944 года Получил сегодня очень теплое письмо от своего бывшего подчиненного Риттмейстера, промышленника из Рура, который завершил свое послание следующими словами:
«В памяти народной вы останетесь — даже вопреки вашей воле — великим солдатом и непобедимым генералом».
Середина июля 1944 года Война гигантскими шагами приближается к кризисной стадии, а я приговорен к тому, чтобы в безделье все это созерцать…
