Командирам приходилось идти на разные хитрости. В некоторых экипажах заряжающими были ребята из взводов связи, хозяйственных и других подразделений, где потери были значительно меньше. Нам, более опытным, приходилось их учить в ходе боев нехитрому делу заряжания орудия.
Мы стали чаще использовать ночное время, старались ближе подходить к вражеским позициям. СУ-76 могут работать на малых оборотах почти бесшумно, это и давало нам возможность вплотную подкатываться к немцам и совместно с пехотой сваливаться им как снег на голову.
Постоянно на самоходках было по 5–6 бойцов. Такие совместные действия давали хорошие результаты. Они шли впереди, обследуя маршрут, и в случае обнаружения противника своевременно предупреждали нас. Конечно, это небезопасно, но другого выхода не было, и мы шли на это ради спасения боевых машин, которых у нас становилось все меньше.
В дневное время тоже искали пути к вражеским позициям. К решению боевой задачи подходили творчески. Наезженные дороги использовали меньше. Хоть и трудно было преодолевать весеннюю почву, но зато это было безопаснее. Немцы не рассчитывали, что мы будем месить грязь, и минировали большей частью дороги с хорошим покрытием, мосты, перекрестки, подступы к населенным пунктам, там, где, вероятнее всего, по их предположению, можно наступать технике.
То, что мы шли по такому пути, вполне оправдывало себя. Во-первых, наши маршруты оказывались вне поля зрения гитлеровцев, и мы меньше стали подвергаться артналетам и подготовленным заранее другим видам огневого воздействия. Во-вторых, нам удавалось скрытно и неожиданно наваливаться на врага. И наконец, мы к намеченной цели шли по малопригодным дорогам и тропам, и меньше тратилось времени на проверку маршрутов. Мы почти не задействовали саперов.
Командир в таких случаях говорил: «Ну как, стрельнем напрямик?» И «стреляли». Часто получалось удачно, но однажды случилось именно то, чего мы больше всего боялись. Надо было пересечь поле, а в самом его начале был ручей. Весенняя вода текла уже довольно бурно, а мостика поблизости не обнаружили, да и искать его уже не было времени. По дороге, правее того места, где мы наметили маршрут, немцы вели довольно интенсивный огонь. Это узкое место было в сложившейся обстановке труднопроходимо. Рисковать бессмысленно, зачем лезть под огонь? Наверняка огонь корректировался, и сунься мы, не миновать беды. Ждать не было времени, а пехота продвинулась вперед и теперь нуждалась в поддержке, а мы не могли ничего поделать.
Мы не видели, куда направить свой огонь, а целеуказаний не было. Впереди пехоты был фольварк, который немцы превратили в опорный пункт. Местность, на которой он был расположен, доминировала над прилегающей поймой и леском. Вот поэтому и решили «стрельнуть напрямую». Место выбрали прикрытое кустарником, который рос на противоположной стороне. Немцы здесь не могли нас обнаружить. Первая же самоходка – наша – не смогла достигнуть середины ручья, провалилась в вязкую разбухшую землю.
Верхние кочки, поросшие прошлогодней осокой, осели, и машина села на брюхо.
Под тяжестью самоходки выступила вода, вращающиеся гусеницы перемесили землю, и получилась черная болотистая жижа, которая начала проникать внутрь машины. Зад самоходки начал оседать, и вскоре до кромки заднего броневого листа, где начиналась задняя дверка броневого отделения, осталось несколько сантиметров. Еще мгновение – и болотистая жижа начнет заливать боевое отделение. Положение становилось затруднительным. «Вот тебе и махнули напрямки», – подумал я. Мотор натужно ревел, но пользы от этого было мало, и командир дал команду заглушить. Люк механика уже был залит грязью, и он ничего не видел. Только верхняя часть корпуса была сухой. Видя такое положение, другие самоходки остановились и начали рассредоточиваться. Начали рваться снаряды, которые немцы посылали по дороге, но они рвались в большом недолете от дороги.
Справа от нашей самоходки почти в таком же положении оказалась машина капитана Приходько, но, видимо увидев наше положение, он дал задний ход и остановился на твердом месте. Мы же засели основательно, и без посторонней помощи нам не выбраться. Командир выскочил из машины на кочки, чтобы осмотреться и потом принять какое-то разумное решение, но провалился по пояс в грязь. Я подал ему руку, и он забрался обратно в боевое отделение, добавив и без того уже натекшей грязи через нижний люк, который почему-то оказался незадраенным.
«Ну и дела!» – сказал в сердцах командир. К нам на помощь уже спешил экипаж старшего лейтенанта Тимакова. Он действовал левее нас. Там ему тоже не удалось перебраться, и он, вернувшись, решил нам помочь. Приблизившись к нам, насколько позволял грунт, остановился. Заряжающий и наводчик Валентин Моисеев тащил два буксирных троса.
Я бросился снимать наши тросы, за мной выскочил Иван Староверов. Все это делалось настолько быстро, что если бы в другой раз пришлось повторить все эти движения, то вряд ли могло получиться так быстро. Вода была холодная, но я этого не замечал. В голове была только одна мысль: быстрее. Потом уже, когда все было позади и мы имели возможность обменяться своими мнениями, я спросил у Ивана: что он в тот момент думал? Что его больше всего беспокоило? Он тоже ответил, что самым сокровенным желанием было сделать все быстрее. Это вполне понятно, ведь немцы активизировали артогонь, и некоторые снаряды падали совсем рядом.
Наконец нам с Валентином Моисеевым удалось с помощью соединительных петель соединить все тросы, подцепить нашу машину, и Семен Поздняков, тихонько сдавая назад свою машину, натянул их. По команде своего командира сделали первую попытку, но из этой затеи ничего не получилось. Моторы обоих самоходок натужно ревели, а толку было мало. Грязь цепко держала нас в своих объятиях. Пришлось искать другой выход.
Поблизости оказалось небольшое строение, которое было разрушено снарядом. Возле рухнувшей стены валялись кирпичи и несколько балок от крыш. Ребята бросились к этому зданию, и вскоре мы уже подсовывали под гусеницы обломки балок. После второй попытки удалось затащить на балки почти половину гусениц, и уже задняя часть машины стояла на твердой опоре. Мотор нашей самоходки неожиданно заглох, и, сколько Лукьянов ни старался завести, это ему не удавалось. Воды набралось в машину много, а время не ждет. Надо тянуть и как можно скорее уходить с этого проклятого места.
Наконец нам удалось добиться того, что буксирующая самоходка встала на более твердую почву и успешно потянула за собой нашу. Жидкое месиво осталось позади, и все облегченно вздохнули. Но оставаться в таком положении нельзя, тащили до ближайших кустов и все время пытались завести с буксира. Вода понемногу стекала в лючки. Только через несколько часов мотор заработал, и это было равносильно победе. Быстро отцепили буксир и рассредоточились, потому что артогонь гитлеровской артиллерии не утихал, а, наоборот, разрывы стали ближе. Это означало, что, видимо, нас засекли, хотя прямой видимости с их стороны не было. Грязи в машине было много, все перемешалось и намокло, сами мы по грудь были мокрые, но холода не чувствовали. Наоборот, в этот момент я чувствовал, что спина у меня была вся в испарине от того напряженного труда, который мы вложили в вытаскивание самоходки из трясины. Такое состояние, я думаю, испытывали все члены нашего экипажа.
