— Стрелки огненные из седла вышибли, — признал опричник и, открыв полу налатника, показал юшман. — Три пластины погнули. Ударило так, думал кишки из глаз повыскакивают. Спасибо боярскому сыну Толбузину, байдану красивую подарил. Она у меня снизу поддета.
— Ничего себе, — Костя потрогал выбоины на доспехе пальцем. — Ребра-то целы?
— Пока не знаю, лекарь в Бору остался. А вы молодцы. В большой наряд вас ставить надоть, пользы больше станет. С мечами вы, бояре, режетесь не ахти.
— Так ведь, наверное, — указал Картышев на разбегающихся по озеру ливонцев, — закончилось, уже все?
— Двое пленных на дыбе показали, — признался Зализа, — что отряд большой вниз по Луге ушел. Мыслю я, в Яма-городе его должны были перехватить, но надобно сходить проверить. И вас с огненным припасом я теперича с собой возьму. Обязательно.
* * *
«Хорошо все-таки, что я попал в этот военный поход!» — уже в который раз порадовался Прослав, засыпая сани свежим сеном. На этот раз в заброшенной деревеньке серв нашел вполне пригодный в дело, еще не сточенный топор и настоящие железные вилы. Инструмент он кинул на дно саней, под бомбарду: уж этим добром его никто попрекать не станет.
Путь двух сотен Тапской комтурии вниз по Луге отмечался длинной чередой черных дымов. Правда, сами ливонцы повинны в них ни разу не были: просто воеводы и посадники крупных селений и старосты мелких деревень, встревоженные созывом поместного ополчения обеспокоились заброшенными было из-за долгого мира наблюдательными постами.
В эти дни они вернули засечников туда, где они не появлялись уже несколько десятилетий, а там, где, по старой памяти, за дорогами и рекой все же приглядывали бездельные малолетки — поставили более серьезных мужей.
Результат не замедлил себя ждать: за несколько миль до приближения войска к очередному поселку, с берега реки в небо неизменно поднимался черный или сизый дым сигнального костра. Подошедшие ливонцы каждый раз обнаруживали или запертые ворота окруженной земляным валом деревушки, над частоколом которой маячили топоры на длинных рукоятях, а стены поблескивали от застывшей на них свежей воды; либо находили опустевшие хутора, в которых не оставалось ни единой живой души кроме, разве что, мышей, а к ближайшему леску уходила натоптанная колея. Ни одного обоза на своем пути они также не встретили — купцы тоже умели разбираться в дымах и прятать по непролазным дебрям свое имущество.
Впрочем, маленькая армия не испытывала от этого никаких неудобств: в брошенных деревнях ливонцы ночевали, жарко натапливая печи, подкармливали лошадей сеном, без которого «тягловая сила» могла и заболеть; искали продовольственные захоронки из крупы, репы, капусты и, если находили, охотно разнообразили свое меню. Иногда прячущиеся жители второпях забывали нечто более ценное: вот сейчас, например, раб кавалера Хангана наткнулся на топор и вилы…
Селения, окруженные стенами, ливонцы просто обходили, стараясь держаться западной стороны русла: почти все русские поселки стояли почему-то именно на восточном берегу. Даже когда на виду показывался какой-нибудь зазевавшийся русич, рыцари и сами не пытались его догнать, и воинам подобного приказа не отдавали, позволяя язычнику безопасно скрыться.
Придерживая поводья и глядя вперед поверх головы Храпки, постоянно поводящей по сторонам ушами, Прослав иногда вспоминал соседей, Бронислава и Харитона, ушедших вместе с основным отрядом к Новгороду. Наверное, сейчас они забивают свои сани не топорами, как он, а золотыми кубышками богатых новгородских купцов. Но он не завидовал своим друзьям — у каждого своя судьба. Им повезло получать золото, ему — топоры. Ничего не поделаешь, на все воля Господа. Тем более, что ведущий отряд крестоносец громогласно пообещал: они возьмут добычу куда большую, чем их товарищи. Нужно только не забывать захватывать с собой все встреченные повозки — дабы было на чем ее вывозить. Если это действительно так: то-то вытянутся соседские лица, когда они начнут хвастаться добычей новгородской, а он со всей небрежностью скромно покажет свою! Прослав усмехнулся и тряхнул вожжами:
— Н-но, родимая! Немного осталось!
До города Ям отряд дошел за десять дней, ночью прокрался мимо крепости и двинулся дальше.
* * *
— Русская рать возвращается в Бор! — неожиданно хлопнул ладонями по столу дерптский епископ. — Обратная дорога мимо Гдова снова свободна от войск, и можно спокойно возвращаться.
— Откуда вы знаете? — невольно вырвалось у Флора Сивасинова, вот уже осьмой год командовавшего небольшим отрядом личной охраны священника. Воин опустил недовырезанную игрушечную лошадку, торопливо спрятал нож и низко поклонился, прижав руку к груди: — Простите, господин епископ.
— Я слуга Господа, и Господь покровительствует мне, одаряя частыми откровениями, — спокойно и размеренно, как будто репетируя будущую проповедь, ответствовал господин, не выказав никаких признаков гнева.
— Прикажете седлать коней?
— Утром отправимся, — покачал головой священник. — Несколько лишних часов уже ничего не изменят.
— Будет исполнено, господин епископ, — снова поклонился воин и присел обратно на лавку, доставая нож.
— Теперь нашей лошадке нужно очистить ушки, — тихо сообщил он с любопытством наблюдающей за ним маленькой девочке. — Вот смотри: сверху нажмем, раз, раз, раз, вот и ушко у нее топорщится. Раз, раз, раз… Вот и второе. Можно ставить в стойло. Ну, сколько у нас теперь зверюшек во дворе?
— Свинка раз, — принялась девочка расставлять на скамейке вырезанные из липового полена игрушки. — Овечка два, козочка три, лошадка четыре.
— Ну, и кого у нас не хватает?
— Рыбки! — обрадовано сообщила девчушка.
— Рыбки? — удивился ливонец. — Ладно, поймаем мы тебе во двор рыбку. Где тут осколок от нашего чурбачка?
Остальные ливонцы играли в бирюльки.
Нарезав из желтой, жесткой соломы много палочек одинаковой длины, они собирали их в пучок, ставили вертикально, отпускали, позволяя им рассыпаться в беспорядочную кучу, а потом по очереди пытались вынимать из кучи по одной соломинке так, чтобы остальные не шевельнулись. Если шевельнулась — неудачник дважды проползал на четвереньках под столом.
Русская баба по-прежнему занималась работой у печи: пекла хлеб, готовила на всех еду и разбалтывала баланду для скота. Утолив первый голод, днем, при священнике, ее больше не трогали, даже тискать давно перестали. Правда ночью, со скуки, дежурные воины по очереди забирались к ней в постель и передавали, тепленькую, от смены к смене.
Больше всех ей доставалось от Эрнста. Это именно он ухитрялся выдаивать понемногу молока от ожеребившейся кобылы, и именно он после этого просился в первую смену, и по два, по три раза таранил бабу своим крепким удом. Странно как-то на него общение с кобылами действовало.
— Эрнст! — окликнул воина Флор. — Заколи последнюю свинью, разделай, располосуй мясо на полосы и выложи на мороз. Завтра выступаем. До утра как раз промерзнет, с собой возьмем.
