— Эк тебя… Ладно, сейчас станет легче.
— Мой господин, — узнав епископа, прошептала Инга и облегченно улыбнулась. — Вы нашли меня…
— Флор! — щелкнул пальцами правитель. — Согрейте кадку воды, и мою постель, приготовьте чистые тряпицы. Затопите в малом зале камин. Всех остальных — в подвал. Оружие соберите, да отдельно бросьте. Посмотреть хочу, чем воевали вороги.
— Всех вместе согнать, господин епископ? Али баб… — Флор откровенно ухмыльнулся. — Али баб отдельно?
— Баб? — правитель еще раз окинул взглядом лежащих пленников, и увидел только одну. — Девку ко мне в подвал. На Андреевский крест привязать.
— Слушаюсь, господин епископ.
Встреча со своим повелителем придала Инге немного сил, и она смогла дойти до малого зала своими ногами, лишь немного опираясь на руку священника. Однако, стоило ее телу погрузиться в теплую воду кадки для купания, как глаза тут же сомкнулись, и она заснула.
Дерптский епископ приказал позвать замковых прачек, и они с предельной осторожностью отмыли девушку от крови, замыли раны и кровоподтеки и перенесли ее в постель. Стало ясно, что ни сегодня, ни завтра она не сможет ни петь, ни даже ходить. Прочие пленники находились в не лучшем состоянии, и о допросах или развлечениях с ними на ближайшие дни стоило забыть.
Да и какие тут могут быть развлечения с пленниками? Ни ямы с крокодилами нет, ни цепных тигров. Ни даже камеры со змеями, в которых обреченные часами скребут ногтями стенку, стремясь забраться повыше от ядовитых тварей, или сутками стоят на одной ноге в окружении гибких тел, боясь на кого-нибудь наступить.
Впрочем, бывают и более утонченные способы времяпровождения. Например, беседовать с посаженным на кол раджой о красоте весенних цветов, обещая за каждый неучтивый ответ сажать рядом на колышек по его ребенку. Или расспрашивать у раздавливаемого камнями, что он видит и чувствует, вступая в царство мертвых. Благодаря этим тщательным научным изысканиям его монахами даже была написана великая — можно не бояться этого слова — «Книга Мертвых». А смерть многих обреченных оказалась далеко не напрасной, послужив средством постижения неизвестного, подвигнув развитие науки. Интересно, уцелела ли она, эта книга? Или смыта беспощадными потоками времени?
Дерптский епископ вздохнул: приключение, начавшееся, как неприятность, продолжившееся напряженным преследованием и закончившееся безусловной победой, осталось позади. Давненько он так не взбадривал свою кровь! Разве войну начать? Но война — это совсем другое. Это большие армии, неожиданные удары, крупные сражения, где можно потерять свое тело. Нет, с маленьким приключением, охотой на отрядик, неспособный дотянуться до него через головы сотен воинов, подобную опасность не сравнить. Вот разве просто охоту организовать…
Но пока в распоряжении правителя имелись только вино и вытянувшая вдоль подноса грустную мордочку, целиком запеченная лань.
Глава 2. Ниточка
— Все-таки, ты диво, как хороша, Инга, — с улыбкой покачал головой епископ, и привлек ее к себе, посадив на колени. Провел костяшками полусогнутых пальцев по виску, поправляя локон, поморщился, обнаружив там все еще не заросшую ссадину.
— Что? — моментально почувствовала перемену его настроения певица. — Что там?
— Ничего, — он прикоснулся губами к ее виску, потом глазу, щеке, прильнул к губам. — Ты удивительно прекрасна, Инга.
— Мой господин, — немного отодвинулась она и облизнула пересохшие губы. — Мой господин, вы не станете казнить моих друзей? Они ведь не знали, что я нахожусь здесь добровольно. Они хотели спасти меня из плена.
— Казнить? — пожал плечами священник. — Хорошо, если ты этого просишь, то не стану. Их можно продать туркам или французам в рабство, можно оставить сидеть в подвале, можно отдать на суд Ордену.
— А отпустить нельзя?
— Отпустить? — дерптский епископ рассмеялся. — После того, как они разграбили замок и убили многих моих кшатриев? Если их отпустить, то увидев безнаказанность твоих друзей, это захочется сделать кому-нибудь еще. Должно пройти хотя бы несколько лет, прежде чем смертные забудут их преступление.
— Несколько лет, — вздохнула девушка. — Как долго…
Хозяин замка, глядя на нее, тоже покачал головой: какая чудесная игрушка! Какой голос, какая красота… Такие рождаются раз в тысячу лет. Что станет с ней через полтора месяца, когда по договору его право на это тело истечет, и он на два года снова станет покорным рабом? Что станет с обитателями подвала или пыточной камеры он примерно представлял. Но что станет с ней?
— Спой мне, Инга, — попросил он.
— Спою, — она поднялась, скинула с плеч платок и закружилась в танце:
Гаснет в зале свет и снова
Я смотрю на сцену отрешенно.
Рук волшебный всплеск — и снова
Замер целый мир заворожено.
Вы так высоко парите,
Здесь, внизу меня не замечая.
Но я к вам пришла, простите,
Потому, что только вас люблю…
Под чудесные слова еще не родившегося Резника она плыла по залу, гибкими пальцами распуская шнуровку корсажа, позволяя падать пышным юбкам и раскрываться лифам. Когда последний куплет угас, она замерла перед креслом, обнаженная и смущенная:
— Я все еще некрасивая, да? В синяках и ссадинах?
Против этого смущения и самоотдачи было трудно устоять, и священник поднялся с кресла, расстегивая крючки колета, а потом обнял сказочную певунью и опустил ее на густую медвежью шкуру.
Она оказалась так счастлива его вниманию и близости, что на этот раз он совершенно забыл о своем удовольствии, упиваясь ее эмоциями и ее наслаждением. А когда Инга затихла, снова вспомнил о том, что эта женщина на свете не одна такая, что должны быть еще чистые и красивые существа. Интересно, насколько они отличаются от певицы?
Он осторожно вытянул руку у девушки из-под головы, поднялся, оделся, спустился в подвал и остановился перед пленницей, привязанной к широко расставленным перекладинам андреевского креста. Взял с полки над очагом запасной факел, зажег его в жаровне, осветил несчастную получше. Разумеется, никому и в голову не пришло ни помыть ее, ни переодеть. За прошедшую неделю часть кровяных потеков на ее теле отсохла и теперь свисала лохмотьями, разодранная едва ли не на ленты и лоскутки одежда также частью свисала, частью настолько пропиталась кровью и прикипела к телу, что казалась с ним единым целым. Картина получалась столь ужасающая, что придумать и нарисовать подобное оказался не способен ни один художник и ни один проповедник — хотя святые книги всех веков горазды описывать самые непереносимые ужасы. Волосы тоже слиплись и теперь напоминали застывших от холода змеи, разлегшихся у нее на плечах и груди.
Хозяин замка занес было руку, чтобы коснуться соска — и тут же опустил. Никакого чувства, кроме отвращения пленница у него не вызывала. Даже замковые прачки или лоснящиеся дерптские горожанки не порождали в душе такого чувства отторжения.
