— Коней примите, — небрежно махнул рукой хозяин, ни к кому особо не обращаясь. — Стол накройте в трапезной. Друг ко мне приехал.
Толбузин обнял Зализу и повел его к дому. От боярского сына вкусно пахло терпким вином, пряностями и чем-то копченым. Семен почувствовал, как рот наполняется слюной, и в брюхе тут же забурчало.
— Сейчас, сейчас, — рассмеялся боярин Андрей. — Сейчас за стол сядем.
— Служивый мой… — неуверенно произнес Зализа. — Крамолу слышал, но мужик хороший.
— Нет, — покачав головой, остановил его Толбузин. — Коли крамольник, должен в порубе сидеть. Вина хорошего могу ему послать, убоины, сластей. Но сидеть должен в порубе, и поутру сразу же — в допросную избу. Не дай Бог кто услышит, что с крамольником разговаривали, не под засовом держали — враз государю донесут. И понять не успеешь, за что на дачу новгородскую за реестровыми людьми присмотреть отослали.
Зализа вздохнул. У себя, в Северной Пустоши, он успел подзабыть жестокие столичные нравы.
— Человек-то твой служивый откуда, Васька да Феофан где?
Они вошли в дом, и хозяин с явным облегчением скинул на сундук жаркую шубу, которую спеси ради демонстрировал проходящим за воротами зевакам. Без этого в Москве тоже нельзя. Поленишься из-за жары шубу лишний раз потаскать, горлатную шапку одеть, на санях с тройкой вороных по булыжной мостовой промчаться — и тут же слухи пойдут, что, дескать, обеднели кладовые боярского сына Толбузина, веселья в нем не стало, удали молодецкой. Не иначе немилость царскую почуял, не иначе думы черные гнетут…
— С деревеньки Еглизи на службу сам попросился, — безразлично пожал плечами Зализа, намеренно опуская подробности, делающие биографию бывшего патрульного милиционера излишне подозрительной. — Я поначалу сомневался, но мужик изрядное мастерство в огненной справе показал, бердышом работает лихо. А что саблей да мечом не владеет — так и зачем оно стрельцу?
— Да, огненная справа, дело превеликое, — причмокнул Толбузин, садясь во главу длинного пустого стола и указывая опричнику место подле себя. — Мир-то как вокруг меняется, Семен, уследить не успеваешь! Сам посмотри: Иван Васильевич, дед нашего государя с моим дедом ливонцев ходили воевать, так за всю компанию выстрела ни единого не громыхнуло! А ноне? Под Казань с нарядом из ста двадцати стволов ходили, на Литву — со ста пятьюдесятью. В каждой новой крепостице царь по полсотни тюфяков оставляет, да пищали со стволами, что голова моя пролезает! Под Казанью — всего годков-то назад несколько, пушки в ямки земляные прикапывали, клинышками на стены наводили. А ноне они уже на лафетах деревянных лежат, да с колесами, чтобы с места на место без задержки катать. Мы с тобой татар да литовцев стрелами секли, а ноне государь вольных людей в стрельцовые тысячи без устали набирает, ни одна сеча без того не начнется, чтобы жребием ворога не посечь. Да что мы, татары в набеги с пушками турецкими, да турецкими стрелками ходить начали! Дым со всех сторон клубами валит. Чую, полста лет пройдет, а внуки наши и забудут уже, как луки выглядели, на сабельный удар сойтись с ворогом не смогут, все издалека пулять станут. Куда все это катится, Семен? Дед мой не знал, как ствол пищальный выглядит, внук про лук тугой и точный забудет, а хитроумие человеческое никак не кончается. В монастырях заместо писцов машинки хитрые книги начали строчить. Одна польза, Домострой государев тыщами штук переписали. Проволоку кольчужную железные воротца тянут, ткани новые мельницы прядут, охотники на зверя с огнестрелами ходить начинают. Этак лет через сто заместо живых коней деревянные летающие появятся, а заместо писем буквы сами по тропинкам от города к городу бегать станут. — Толбузин тяжело вздохнул и покачал головой. — Давай, выпьем.
Слуги уже успели принести на стол пироги, блюдо с холодной, целиком запеченной птицей, ровно порезанной бужениной и залитые соусом куски убоины. Разумеется, появились здесь и высокие кубки вместе с пузатыми кувшинами.
— Ты представить себе не можешь, как изменилось дело воинское за пять лет, — ответно вздохнув, кивнул Зализа. — Веришь, нет, но два месяца назад крамольник, что в порубе сидит, с пятнадцатью мушкетонами три сотни ливонской конницы несколько дней удерживал, немало схизматиков в землю уложил, а все мы ни единого охотника не потеряли. Потому и жалею его. Ох, хитер в огненном деле. Хитер, разумен, храбр. В поле сметку проявляет недюжинную. С хорошим нарядом половину войска заменит. Жалко, коли сгинет. А коли не веришь, Нислава спроси. Он вместе с нами на дерптского епископа ходил, сам все видел. Где он, кстати?
— Придет, — небрежно отмахнулся боярин. — В моем доме всем служилым людям, что Русь животом защищают, место завсегда за хозяйским столом полагается. В людскую не погонят. А ты, стало быть, опять в порубежье отличился?
— Да то заслуга невелика, — небрежно отмахнулся опричник. — Орден ныне рыхлый, как копна сена сухого. Любой ветерок подует, размечет враз. Чудо, что во Свению или к ляхам еще не ушел. Ничейная, почитай, земля. Сражаться за нее некому. По зиме Орден всего тысячу воинов выставил, да и то треть ландскнехты наемные. Два десятка русичей, баловства ради в замке Сопиместском о прошлым летом засевших, по сей час выгнать некому. В вере разброд, клятвы свои кавалеры рвут, жен в замки берут и по лютеранской ереси венчаются. Над магистром своим смеются и ни во что не ставят…
Зализа осекся, поняв, что взгляд боярского сына стал холодным и трезвым, и слушает он крайне внимательно.
— Вести, стало быть, добрые привез, — огладил курчавую бороду Толбузин. — Ты это все государю в подробностях повтори, ибо купцы ганзейские да ливонские все кляузы ему пишут, на наших торговых людей жалуются, льгот просят, плаванье в порты наши запретить угрожают. Видать, настала пора ганзейских купцов русскими делать, дабы место свое истинное узнали и торговлю на равных со всеми вели. И про огненную затею расскажи, как пятнадцатью стволами три сотни конницы остановить можно. Обязательно расскажи, Зализа! Потому, как бояре ближние все про ополчение царю на ухо шепчут, про конницу кованную, что любого ворога затоптать способна. Я уж не знаю, что за стержень литой в душе государя нашего, но пока он советчиков таких хоть и слушает, но все верстает и верстает в стрельцы мужичков расейских. Домик каждому с землей дает, от тягот всех избавление, тегиляй, да пищаль с сабелькой вострой. Дабы, случись беда изрядная, огненным зельем нашу конницу поддержать могли. Рахмет! — неожиданно поймал он за ухо раскосого служку. — Служилый человек гостя моего где? Долго нам еще его ждать?
— Да спит он, барин! — отскочил мальчишка и обиженно потер враз покрасневшее ухо. — До пищали нас своей не допустил, сказал сам в покои отнесет. Мы опосля заглянули, а он и почивает, кафтана не снямши. Поднять?
— Не надо, — добродушно откинулся на спинку кресла Толбузин. — Завтра баньку ему стопите, одежку новую дадите. Они, почитай, четыре сотни верст от Северной пустоши отмахали. Пусть отдохнет. Да и ты, думаю, умаялся, Семен? Тем паче, завтра вставать рано, крамольника к боярину Савельеву везти. Задержимся после первого луча — царю всенепременно про укрывательство донесут…
