* * *
Костя Росин думал, что ночь эту не уснет — но как только, отдав ремень с оружием и скинув поршни, упал на солому, сваленную в темном, без окон, порубе прямо на пол, то мгновенно провалился в сон. Ему опять снилась Пулковская улица и автобус шестнадцатого маршрута, снился знакомый, разделенный на секции магазин. Он шел по длинному, бесконечному коридору, видел по сторонам все те же рожи кавказской и немецкой национальности, но никто более не обкладывал его матом, не называл свиньей и не требовал отдать кошелек и больше не соваться в эти земли. Наоборот, продавцы приветливо улыбались, махали руками и звали к себе:
— Заходи, земляк! Гостем будешь. Бери, чего душа просит, все задешево отдам. Штучка пятачок, горстка доллар, ящик — двадцать восемь испанских таллеров!
И чувствовал себя Росин натуральным санитарным инспектором, ни разу в жизни не бравшим взяток, а потому убитым еще до окончания детского садика.
— Вставай, крамольник!
Костя дернулся от неожиданности, прищурился, пытаясь заслониться от бьющего из распахнутой двери яркого света.
— Очухался? На, вина из кувшина выпей, да цыпленка боярин Толбузин дать тебе велел. И поторапливайся, повезем скоро.
Дверь захлопнулась, и полуподземная камера наполнилась приятным сумраком. Росин принюхался к кувшину, хлебнул глоток. Похоже, в последний путь его решили проводить приятным, чуть подкрепленным сухоньким. Костя прилип к горлышку, кадык на горле часто-часто задвигался. Потом он перевел дух и взялся за холодного, вчерашнего цыпленка, тщательно обсасывая каждое ребрышко, выгрызая из костей костный мозг, перемалывая зубами хрящики. Когда птичка кончилась, он жадно допил остатки вина и с облегчением откинулся на солому. От полного желудка расползалась приятная истома, голова слегка кружилась и будущее уже не представлялось таким страшным. Он даже снова задремал — когда дверь вдруг распахнулась снова, в поруб ввалилась толпа парней, на Росина навалились, перевернули на живот, связали руки за спиной.
— Вязать-то… Зачем… — прохрипел он, раздавленный шевелящейся массой, но мнение пленника мало кого интересовало.
Костю выволокли во двор, кинули в телегу. Правда, на мягкое — повозку заботливо выстелили свежим сеном. Росин увидел над собой лошадиные морды, а еще выше — хозяина дома, вчера встречавшего их у ворот, и хмурое лицо Зализы.
— Вязать-то зачем? — повторил Росин свой вопрос.
Опричник сделал вид, что не слышит.
— Я что, убегать собираюсь? — повысил голос Костя. — Или сам умышлял? Свидетель я. Просто свидетель…
— Ты сам этого хотел, — глядя в сторону, буркнул Зализа и внезапно помчался куда-то вперед.
— Н-но, родимая! — послышался до боли родной призыв и телега затряслась.
— Вот, блин, — выругался Росин, больно ударившись головой а выпирающую в сторону деревянную палку. — Шестнадцатый век, а дороги, как в двадцатом остались.
Мимо проплыли створки ворот, телега повернулась и мелко затряслась. Костя смотрел на проплывающие высоко в небе облака, и думал о том, что в дождливую погоду сидеть в темнице было бы не так обидно. И еще о том, что хорошо бы эта дорога не кончалась никогда.
Однако вскоре они въехали в другой двор, и над телегой обнаружилась темная бревенчатая стена метров семи высотой. А может и не семи — глядя снизу вверх высоту определять трудно. Росина надолго оставили в покое. Он даже понадеялся, что и вовсе забыли — но нет, подошли два дюжих, пропахших сальным потом молодца, молча подхватили его под руки и поволокли к дому.
Вопреки ожиданию, отвели его не в подвал, в которых так любят снимать кино про средневековые ужасы, а в большое светлое помещение с затянутыми тонкой пленкой окнами под потолком. Там же, под потолком, проходила толстая балка, с которой свисало несколько веревок. Громко и уютно потрескивал открытый очаг, перед которым, помимо привычной кочерги, лежали еще клещи с длинными рукоятками, грубой работы ножницы, почерневшие от пламени ножи и трезубцы.
— Вот он, боярин, — Росина поставили перед длинным столом, за которым сидели в монашеских рясах Зализа и боярский сын Толбузин, а также незнакомый ему старик с совершенно седой бородой, зябко ежащийся под накинутой поверх полотняной рубахи шубе. Чуть поодаль с громким скрипом черкал по бумаге пером подьячий со скуластым лицом и жиденькой, со считанными волосками, бороденкой.
Косте на миг подумалось, что пишет он, быть может, по изготовленной им самим бумаге, которую купец Баженов грозился задешево в государевы приказы продавать, но тут он ощутил, как кто-то возится за спиной, привязывая поверх уже накрученных веревок еще одну.
— Готово, Иосиф Матвеевич.
Старик кивнул. Притащившие Росина парни ушли и в помещении повисла долгая тишина. Незнакомый старик с интересом вглядывался в лицо стоящей перед ним жертвы, Зализа нервно покусывал губу, Андрей Толбузин крутил на пальце массивную золотую печатку.
За спиной послушались шаги. Костя нервно вздрогнул, попытался отшатнуться, но плечистый мужик всего лишь подошел к стене, к вбитым в нее колышкам, освободил одну из веревок, повесил кнут. Кнут, от которого Росин уже никак не мог оторвать взгляда…
Толстый, сантиметра полтора, он был загнут вокруг рукояти и напоминал не ленту, а длинный, длинный желобок. Но что более всего поразило Костю: края этого желоба были остро, тщательно отточены, превращая обычную плеть в гибкое, длинное, обоюдоострое лезвие. Теперь председатель военно-исторического клуба понял, каким образом заплечных дел мастера умудрялись одним ударом перерубать быкам хребты и спускать людям кожу со спины. Но изменить все равно ничего не мог. А что еще поразило Костю, так это то, что палач был обут в лапти. Это оказались первые лапти, увиденные им в древнем шестнадцатом веке.
— Начнем, — кашлянул старик. — Начнем допросные листы снимать. Семен Прокофьевич, так каков навет твой, на раба Божьего Росина Константина Андреевича будет?
— Признался мне Константин Андреевич, — Зализа тоже закашлялся. — Признался мне Константин Андреевич, что ведома ему крамола, супротив государя нашего, Ивана Васильевича, немецкими колдунами измысленная, кою нынешним, али будущим летом они применить готовятся.
— Верно ли это, раб Божий Константин? — перевел старик холодный взгляд на Росина.
— Верно, — кивнул Костя и перевел дух. В горле запершило, и он тоже начал судорожно кашлять.
— Подкинь дров, Савелий, — попросил старик. — Зябко что-то здесь.
Палач кивнул, и прошел за спиной Росина к очагу, отчего между лопаток потянуло потусторонним ледяным холодком.
— Так, говоришь, ведома тебе крамола, Константин Андреевич? — переспросил боярин.
— Да, — кивнул Костя.
— В чем же умысел тайный состоит?
— Извести царя земли русской они хотят, — сделал пару шагов к столу Костя. — На людей разных, купцов, посольских, ремесленников всяких, в сторону Руси едущих, заклятье они задумали накладывать, чтобы через месяц заболевали они черной немощью, и всех вокруг этой немощью заражали. Надеются они, что кто-то из людей этих, в Москву приехав, здесь болезни посеет, и на государя она так же попадет. Сами околдованные про заклятие ничего не знают, потому, как первыми погибнуть должны, но заклятий колдуны собрались накладывать много и мыслят, что хоть кто-то, но смерть до Ивана Васильевича донесет.
