Наконец прием закончился. Царь поднялся и ушел в неприметную дверь за сводчатым проемом меж двух колонн, следом за ним шмыгнул писец и дьяки с жалобами. Чинно двинулись к выходу бояре.
— Ну, все, — расхохотался Толбузин, — ой, придется Зализе шубу для Нислава шить!
— Почему это? — не понял постовой.
— Разве ты не слышал? Царь сказал — у этого воеводы шубу заслужишь. Стало быть, как следующий раз приедете, при шубе должон быть. А с Семеновского плеча тебе не подойдет, мала будет. Придется новую шить!
— Я его в деревне оставлю, — хмуро пообещал опричник. — Или язык вырву.
— Так ведь спросит государь! — продолжал веселиться боярский сын. — Ты ведь врать не станешь?!
Добрались до кареты, на этот раз радуясь предусмотрительности Толбузина, безрукого Росина посадили первым, сами как придется разместились вокруг. Не спеша, чтобы не растрясти больного, доехали до дома, где хозяин приказал поднести боярину Константину две стопки — чтобы боль отпустила. Потом перенесли в дом и поставили дворовую девку растирать ему плечи и руки настоянной на мяте водкой.
— Интересно, — задумчиво пробормотал Росин, — каким образом царь собирается мне руки вернуть?
* * *
Синие палаты отличались от царских в основном размерами: зал метров двадцать в ширину и полтораста в длину разгораживали резные деревянные колонны, поддерживающие высокий потолок из множества мелких сводов, а вот роспись была все та же — цветы, птицы, сказочные звери. Промеж колонн, поперек зала тянулись длинные столы — простые деревянные столы из плотно подогнанных досок, и без всяких украшений. В воздухе витали запахи восточных пряностей, на столах во множестве стояли медные кубки, чарки, высокие кувшины, блюда с крупно порезанным хлебом, с кусками мяса и целиком запеченными птицами, крупными осетрами и щуками, обложенными обычными и мочеными яблоками. Пирогов почему-то не было: похоже, угощение предполагалось начинать сразу со вторых блюд.
Между слюдяными окнами во множестве стояли подсвечниками с толстыми свечами, огонь которых покамест терялся в ярком дневном свете. Дворня, до жути похожая на кабацкую прислугу, встретила боярского сына Толбузина у дверей, проводила ко второму от входа столу — близкие к возвышающемуся едва не до середины стены трону, видимо, предназначались родовитым боярам.
Большинство мающихся в ожидании людей были одеты, несмотря на жару, в дорогие шубы, но попадались среди них и гости в странных, непривычных взгляду, иноземных кафтанах и тонких чулках, отчего напоминали цыплят-переростков: кругленькие на тонких ножечках. Не меньше одетых в шубы русичей бродило меж столами, глотая слюнки, раскосых степняков в стеганных цветастых халатах, так же украшенных шелковыми и бархатными вошвами и драгоценными пуговицами. Поскольку на этот раз даже Зализа щеголял в шубе с царского плеча — скромная ряса, выданная в пытошной избе взамен истерзанной одежды, согревала одного только Костю Росина из более чем трехсот гостей.
— Слава, слава государю! — заревели в дальнем конце зала, и гости, оставшиеся по эту сторону, тотчас подхватили: — Слава, слава! — после чего дружно устремились к столам.
— Ну как, бояре? — поинтересовался Толбузин, усаживаясь за стол, и тут же подтаскивая к себе блюдо с большим гусем. — Царского угощения давно не пробовали?
Он вцепился украшенной перстнями рукой в лапу, умело ее открутил и жадно вцепился зубами. Зализа прихватил огромный кусок коричневого мяса, лоснящегося от жирного соуса, положил его на хлеб, поставил перед собой и принялся кусать, удерживая большим и указательным пальцем, оттопырив остальные, прожевывая и откусывая снова, иногда кладя его обратно на хлеб. Нислав, не решаясь последовать их примеру, взялся за кувшин, плеснул себе в кубок вина. Толбузин, косясь жадным глазом, пододвинул ему свой. Патрульный налил, и тут же услышал, как мычит набитым ртом опричник, указывая бородой на свою чарку.
Боярский сын доел лапу, поцыкал зубом, вычищая навязшее мясо, ухватился сальной рукой за кубок и выжидающе вытянул шею, вглядываясь в сторону трона.
— Слава, слава! — неожиданно возникла там новая волна голосов и покатилась по залу.
— Слава государю Ивану Васильевичу! — громогласно заорал Толбузин, поднимая кубок, и клич его мгновенно подхватили сидящие вокруг стола бояре и татары.
Они торопливо осушили свои емкости и снова взялись за еду. Андрей Толбузин, отпихнув гуся, принялся раздирать вытянувшегося с выпученными глазами осетра. Нислав, опять разлив вино по кубкам соседей, покосился вдоль стола: ножами никто не пользовался — как, разумеется, и вилками, и ложками. Сверкать лезвием в одиночку милиционер не рискнул, а потому, махнув на приличия рукой, тоже потянулся за белорыбицей.
— Слава, слава, слава! — покатился новый клич.
Костя, с обвисшими руками, участия в трапезе не принимал, от скуки оглядывая зал. Царь Иван сидел на троне с блюдом на коленях, что-то говорил, о чем-то шутил, смеялся — отсюда не слышно. Иногда делал глотки из украшенного крупными каменьями кубка. У его ног крутились два иностранца — бритые, в тощих кафтанах. Наверняка что-то выпрашивали.
На старания иноземцев прочие гости внимания не обращали — под сводами палаты раздавалось непрерывное громкое чавканье. Росин смотрел на все это, и никак не мог поверить, что перед ним те самые люди, потом и кровью которых, государственной мудростью и беспримерной отвагой была из ничего создана та самая Россия, карту которой они видели в школе на стенах различных кабинетов. Что, приняв из рук предков княжество, немногим превышавшее размеры Московской области, именно они оставили потомкам державу, раскинувшуюся от Балтийского и Северного до Черного и Каспийского морей, от Днепра до Амура, сделав Русь сильнейшей и богатейшей державой мира. Он смотрел на молодых ребят, только-только отпустивших бороды, жрущих рыбу и мясо сальными пальцами, упивающихся вином, громко переговаривающихся и откровенно, от души ухохатывающихся над плоскими шутками соседей. Смотрел — и не верил, одновременно понимая, что других витязей, бояр, служилых людей и воевод у страны нет. И царя другого — тоже. Получается — и вправду они?
— Слава, слава, слава! — опять поднялись над столами кубки. Гости выпили, и Толбузин успокаивающе замахал над столом руками: — Тихо! Тихо! Царь говорить станет.
— Так не слышно же ничего, — хмыкнул Росин.
— Не боись, боярин, услышишь…
— Милостью своей, и по нижайшей просьбе дьяка Данилы Адашева, прощаю я князя Симеона Ростовского, подметные письма Сигизмунда польского читавшего, и многим боярам про них сказывавшего… — говорил царь и вправду негромко, но слова его тут же подхватывал стоящий рядом глашатай, донося до самого дальнего конца зала. — …коли князь Симеон на Библии поклянется супротив моей особы крамолы более не умышлять!
— Милостив государь наш, — высказался невысокий усатый татарин в синем атласном халате. — Слава Ивану Васильевичу!
— Милостью своей, и по нижайшей просьбе князя Василия Серебряного, прощаю я Петра Шуйского, подметные письма короля польского Сигизмунда читавшего…
