— Ты что, действительно считаешь, что задержал убийцу Аннинского?
В его вопросе просквозил скрытый смысл, мне даже на минутку стало зябко, и я повел плечами. Я даже не рядовой опер, а «какой-то там сыщик», пегая лошаденка, обскакавшая породистого жеребца.
Не дождавшись от меня ответа, майор задал следующий вопрос:
— Кто этот человек?
Я снова выдержал паузу. Может быть, Михайлов истолковал ее по-другому и почувствовал мою нерешительность.
— Его фамилия Чирков, он — участковый маркшейдер «Московского метростроя». Мы заключили с ним договор, я закрыл его дело в день убийства Аннинского.
Мне пришлось подробно остановиться на мотиве убийства, и он, судя по выражению лица Михайлова, ему понравился. И ему понадобилось не меньше минуты, чтобы вспомнить и натурально идентифицировать Чиркова.
— Точно, это он. Его я видел на видеозаписи, изъятой из бара. Помню, даже сделал скриншот…
Я подумал о том, что подходы к работе у нас одинаковые и, что называется, перспективные.
— …и стал смотреть дальше, — закончил майор.
— Стало быть, ты видел, как я вернулся за стойку?
— Кстати, куда ты отлучался?
— Плеснуть на лицо водички, а ты думал?
— Я так и думал.
К Михайлову подошел опер и что-то тихо сказал ему. Я не расслышал, что именно. Неприятно. Я был в шаге от чиха, и вот кто-то говорит «Будь здоров!» Этому оперу подошла бы кличка Кайфолом.
В кармане у меня завозился телефон. На экране высветился номер Николая Школянского. Я искусно разыграл сценку под названием «Досада»:
— Отец, — шепнул я майору. — Я отвечу старику, иначе продолжит названивать.
«Валяй», — кивком головы разрешил Михайлов.
— Да?
Школянский сразу приступил к делу. Он не стал задавать наводящих и любых вопросов, а буквально отрапортовал:
— В убийстве Аннинского ты подозреваешь того тучного человека в очках. Так вот, у него стопроцентное алиби. Я досмотрел запись до конца. Он вернулся в бар через три минуты после того, как вы с Аннинским оттуда ушли, и просидел там до закрытия…
Я отчетливо представил себе, как Школянский смотрит этот затянувшийся ролик. Он держит в голове время смерти Аннинского, и оно неумолимо приближается. А убийца все еще в баре, он никуда не торопится, как если бы входная дверь была телепортом и вела прямо в спальню Аннинского. До смерти Виталия остается пять минут. Школянский чувствует комок в горле. Четыре. Его уже невозможно проглотить. Три — рука бывшего военного разведчика тянется к трубке, а счетчик медиапроигрывателя отматывает последние мгновения, отпущенные судьбой Аннинскому. Все. Сирена, раскрывшая свою чудовищную пасть, возвестила миру о своей очередной жертве… Волосы на голове Школянского встают дыбом: этого не может быть! Он сверяет часы в углу кадра с часами на стене бара — они показывают одно и то же время. Ошибка исключена. Он хватает трубку и набирает мой номер, который, наверное, в самом конце телефонной книги. Ждет ответа, увеличив скорость просмотра: предполагаемый убийца на месте, он тянет одну рюмку за другой… Спасибо тебе, Коль! Ты позвонил мне, чтобы предотвратить трагедию. Ты не остался в стороне. Ты по-прежнему в нашей команде, потерпевшей урон.
— Дело серьезное, как я понял, — заканчивал монолог Школянский. — В баре мне оставаться небезопасно, думаю. Если ты позвонишь мне и скажешь: «Привет, дружище», я буду знать, что ты под контролем. До встречи.
— Да, пока, — ответил я, обрывая связь.
Силы были явно не на моей стороне, но мне было необходимо поставить точку в этом вопросе.
— Я просмотрел не всю запись — времени не было. Ты-то, надеюсь, просмотрел ее до конца?
— Досмотрел, — подтвердил Михайлов. — Только тогда ничего не понял. — Он кивнул на Чиркова. — Он вернулся в бар через пару минут после вашего ухода, выпил еще одну рюмку, отлучился на минутку, наверное, плеснуть на лицо водички, не исключаю, что из того же крана, что и ты…
Я сказал себе: «Вот и все».
Михайлов не согласился со мной, как будто подслушал мои мысли, и продолжил:
— И заказал себе еще водки, и еще. Он глушил ее так, как будто заливал какое-то горе. И если бы бар работал до утра, он бы и пил до утра. А так он снялся с якоря за пару минут до закрытия. Ну и чего ты так на меня смотришь?..
Не дождавшись ответа от меня, Михайлов обратился к Чиркову:
— Хотите написать заявление об избиении или похищении?
Глянув на майора с достоинством, Чирков ответил:
— У нас был равный поединок. И мы договорились о нем заранее.
— Ну-ну, — усмехнулся Михайлов. — Только в следующий раз и меня предупредите. Я приду посмотреть. Интересно.
Он и его напарник уехали. Мы с Чирковым остались одни. Отряхнув брюки, он сел в машину и завел ее. Опустив стекло, спросил:
— Тебя подвезти?
— Нет, спасибо, я пешком дойду. Мне тут недалеко — километров семь-восемь.
Я был вынужден отказаться от его услуг. Может быть, потому, что считал себя проигравшим. Эта улитка в каске и пришитыми пуговицами к мягкому телу сегодня оказалась сильнее меня.
Глава 12
Опасный перекресток
Я снова и снова пытаюсь приблизить реальные события и чувствую, что с каждым разом мои представления напоминают спектакль — без упоминания действующих лиц…
…С каждым его словом ее лицо становится все мрачнее и мрачнее. Тяжесть проглядывает в каждой черте… Кажется, подбородок ее удлинился, а припухшие губы налились свинцом; потускневшие, исполненные тревоги и страха глаза забились на самое дно глазниц.
Пауза. И мужчина, лицо которого скрывается в тени, но близко от лица женщины, снова заставляет ее повторить то, что она не смогла бы забыть, даже если бы ее внезапно сразила амнезия. Полчища пробелов, взявшие в кольцо его четкие инструкции…
В этой комнате горит только один ночник. Свет падает на затылок женщины и бросает тень на обезображенное выстрелом из ружья лицо мужчины. Она сидит, поджав ноги, на середине кровати. Он — на ее краешке. Труп мужчины в однотонной рубашке с закатанными рукавами лежит на полу. Помповое ружье покоится на коленях женщины, поджавшей под себя ноги. Ее поза на кровати такова, что она не видит труп мужчины. А вот ее собеседник бросает на него взгляд, как будто собирается описывать его внешность или черпает из его теплого еще тела вдохновение.
— Ты убила его.
— Я убила его, — послушно, как автомат, как на тренировке перед тестом на полиграфе, повторяет она.
Он в таком ракурсе, когда на него падает тень, походит на засекреченного агента, согласившегося на интервью, и даже голос его понижен на полтона. Он кажется огромным в маленьком пространстве этой сероватой с оттенком желтого, как проходящий синяк, комнате, и он, несомненно, тут хозяин положения. Безоружный, он диктует условия, а не эта условно вооруженная дробовиком миниатюрная, хрупкая женщина. Он находится словно по ту сторону света и проник в это помещение, плотно прикрыв за собой дверь: чтобы ни один лишнийлуч не просочился сюда извне.
