Ребята остались в полной темноте.
10. НА КВАРТИРЕ У СТАРУШКИ
Когда Миша исчез, Сысоев со старушкой выбрались из толпы и пошли по улице Восстания к Невскому проспекту.
– Вы давно из деревни? – неожиданно спросила она.
– А как вы догадались, что я из деревни? – удивился Сысоев.
– Так мне кажется. Улыбка у вас такая открытая, просторная. Такая улыбка бывает у тех, кто на природе вырос.
– Удивительно точно вы сказали, мамаша. Из деревни я давно уехал, но я все время работаю на природе. Я моряк.
Разговаривая, они незаметно пришли к дому. Поднявшись на второй этаж, старушка открыла ключом дверь, и они вошли в квартиру.
– Проходите, пожалуйста, в комнату. Я сейчас вам все покажу.
Они прошли в большую комнату. Все окна, кроме одного, были забиты фанерой, у печки пристроена «буржуйка»*, около нее столик, на котором стояла посуда. Стены и потолок почернели от дыма и копоти. Словом, это была обычная для блокадного быта комната ленинградца, прожившего в ней прошедшую зиму.
Сысоев обратил внимание на висевший в углу патронташ и охотничью сумку.
– Кто-то у вас охотой занимался?
– Сын. Ружье пришлось сдать, а все остальное храню. Да вы садитесь, пожалуйста.
Машинист сел на кресло против большой незаконченной картины. На ней был изображен старик, склонившийся над книжкой, а рядом стояла маленькая девочка.
– Малый старого обучает, – заметил Сысоев.
– Что вы сказали? – переспросила старушка.
– Я говорю, что внучка деда грамоте учит.
– Совершенно верно. Это как раз моя внучка. А картину писал мой младший сын. Так и не закончил.
– Значит, старичок ваш муж?
– Ну что вы… Это натурщик.
– А как же вы сказали, что это внучка?
– Ну что ж. Галочка позировала ему сама, а старика он писал с натурщика.
Старушка открыла шкаф и начала доставать всевозможные детские вещи. Тут были платья, пальто, капор, чулки, туфли, валеночки и даже меховая шубка. Сысоев машинально смотрел на вещи, думая совершенно о другом.
Давно ли в этой квартире жила дружная семья, звенел детский смех… И вот сейчас все сломали фашисты.
– Как вы только справляетесь? Дровишки ведь надо, воду…
– А я на учете, товарищ. Сын у меня работал на заводе инженером. Комсомольцы этого района организовали бытовую бригаду и все время помогают семьям фронтовиков. Чудесная молодежь! Без них я бы погибла. И дров мне привозят, и окна вот заделали, – объяснила старушка.
– Значит, сын у вас и художник, и инженер?
– У меня пять сыновей, товарищ, – с гордостью сказала она.
– А где они живут?
– Всех Родине отдала. Трое убиты, а старший и младший воюют. Один летчиком, а другой танкистом. Ради них и живу. Хочется дождаться победы. Если бы вы знали, с каким нетерпением я жду, когда этих наших мучителей разобьют! Я бы сама пошла на фронт, чтобы плюнуть в их поганую физиономию.
– Ничего, мамаша, справимся и без вас.
– Справимся. Конечно, справимся! – убежденно сказала старушка. – Силы России никем не измерены и не могут быть измерены. Они безграничны. Если бы враги не напали на нас так коварно, все бы иначе было. Я задерживаю вас, извините, – вдруг спохватилась она.
– Вы хорошие слова говорите, мамаша. Я головой тоже так понимаю, только на словах выразить стесняюсь. Пять сыновей! Легко сказать…
– Если бы еще пять было, всех бы на борьбу послала, – твердо сказала старушка.
– В деревне у нас тоже такие есть. По одиннадцать имеют. И все с родителем в голове пошли.
Минут пять молчали, думая каждый о своем.
– Много слез и крови пролито, – сказал Сысоев.
– Нет. Слезы пото́м, когда войну кончим. А сейчас слезы в сердце камнем застыли.
– Тоже справедливо. А между прочим, чего я сижу, вас от дела отрываю! Вот, пожалуйста… – Сысоев встал и вытряхнул из обоих противогазов рыбу на стол.
Старушка всплеснула руками:
– Куда мне столько?
– Ничего. Посолите и кушайте на здоровье. Лососина свежая, вчера поймали.
– Да как же я с вами рассчитаюсь?
– Знаете что, мамаша, вы отберите сами, что для девочки надо. Это ведь я не для себя. Есть у меня дружок на судне. Тоже сирота. У него сестренка. Ну, сами понимаете, обносилась, выросла. Самое необходимое. Вам видней, мамаша.
– Да разве у меня столько есть? За эту рыбу можно весь рынок скупить…
– Эх, мамаша! Мало ли что спекулянты накручивают. Они пользуются моментом и готовы с живого человека три шкуры содрать. Мы с вами должны по-человечески… поделиться. У нас рыба есть, кушайте на здоровье, а вы одеждой поделитесь.
– Да забирайте всё…
– Зачем всё? Самое необходимое.
– Все это мне не нужно сейчас.
– Как это не нужно? Подойдет критический момент – променяете либо другому кому дадите.
– Но вы посмотрите, сколько рыбы…
– Мамаша, давайте об этом не торговаться, а то как в аристократическом обществе получается: откроют двери и каждый другого ручкой приглашает, дескать, войдите первым. Я в кино видел.
Это сравнение рассмешило старушку, и она принялась отбирать вещи.
– Что-то вы много накладываете.
– Только самое необходимое. У девочек так полагается, – сказала она.
– Да разве можно столько надеть за раз?
– За раз – нет, а в разное время – да… А скажите, брат этой девочки взрослый?
– Да. Вполне самостоятельный парнишка.
– Сколько же ему лет?
– Пожалуй, лет пятнадцать будет.
– Мальчик еще, – с грустью сказала старушка. – Присаживайтесь к столу, сейчас мы чаю выпьем.
– Нет, что вы… Я не хочу, – запротестовал было Сысоев.
– Если вы пришли не как торговец, а как ленинградец, вы еще посидите и выпьете чашку чая.
Сысоев смутился. Эти слова отрезали всякую попытку нового отказа. Старушка завязала узел с вещами и занялась приготовлением чая.
– Насколько я понимаю, мамаша… – начал Сысоев, но спохватился. – Может быть, вам не нравится, что я так вас называю?
– Почему же? По годам я действительно для вас мать.
– А все же, как вас по имени-отчеству?
– Анна Георгиевна.
– Очень приятно. Так я говорю, что вы, Анна Георгиевна, особенная женщина.
– Ничего во мне особенного нет. Самая обыкновенная, русская…
