Миша хотел сказать «трудом», но, понимая, что здесь это слово будет звучать неуместно, замялся.
– С риском, – подсказала Чинарик.
– Да, с риском, – согласился он.
– А ты рисковый? – спросил атаман.
– Не знаю. Я про себя вообще не люблю говорить.
Игра в карты прекратилась. Между Мишей и Брюнетом почувствовалась натянутость. Все понимали, что атаман затаил злобу, и, зная его жестокий и мстительный характер, с любопытством ждали, как он расправится с не признавшим его авторитет новичком.
Крендель был уверен, что открытой драки не будет: Миша физически сильнее Брюнета, а значит, тот ударит в спину из-за угла. Крендель чувствовал себя перед Мишей должником за спасение от тюрьмы и поэтому решил его предостеречь.
К десяти часам ушла на дежурство Чинарик вместе с подругой. Вечер не клеился. Решили разойтись по домам.
– Оставайся ночевать. Ляжешь на диване, а я на Тоськиной кровати. Дело есть, – сказал Крендель, загораживая Мише проход к двери.
– Мне утром рано вставать надо.
– Матка разбудит.
Миша согласился.
Когда все разошлись, мать Кренделя принесла из кухни подушку, одеяло, бросила все это на диван и отправилась к себе.
– Слушай, Миша… Ты поосторожней с Жорой. Он тебе не простит. Если не сейчас, то потом, когда немцы придут, отомстит.
– А ты думаешь, немцы придут? – спросил Миша, обрадовавшись, что Крендель сам заговорил на эту тему.
– Придут не придут – не в этом дело… С Жоркой не ссорься. Он злопамятный.
– А мне наплевать на него. Видал и почище…
– Ты его не знаешь… Для него никто не существует – свой, не свой…
– А что он мне сделает?
– Драться он не будет. Даже если они трое тебя подкараулят…
– Пускай попробуют!
– Он не любит в открытую. А где-нибудь за углом уколет. А если ты с ним будешь заодно… У него такие знакомства… Можно заработать. Слушай, я тебе по секрету скажу… Когда он уходил, то в прихожей сказал… Предупреди, говорит, Мишку: если он против меня пойдет, то ему плохо будет, а если со мной, то не пожалеет… Понял? Значит, ты ему нужен.
– Дальше будет видно. А какая может быть польза от него?
– Деньги… продукты…
– Это я и без него достану.
– Столько не достанешь. А потом все до поры до времени…
Видно было, что Кренделю трудно говорить. Он боялся о чем-то проболтаться и все время запинался.
Больше часа они беседовали, сидя на диване. Говорил, собственно, вор, а Миша слушал. Из его рассказов он понял несложную историю самого Кренделя. Воровать начал с детства, и это приучило его к легкой, разгульной жизни. Учиться и работать Крендель не хотел. Читал мало, ничем не интересовался, кроме кино, куда ходил до войны каждый день.
«Вот паразит, – думал Миша. – Все люди учатся, создают, а эти живут чужим трудом, как пиявки. Все чем-то интересуются, куда-то стремятся, чего-то добиваются, а эти только тем и занимаются, что проживают наворованное».
Радио в соседней комнате протяжно завыло.
– Ого! Воздушная тревога… Ты боишься?
– Боюсь! – сказал Миша.
– Врешь, – не поверил вор. – Чего это они сегодня зарядили? Обстрел за обстрелом, а ночью налет. Они собираются наступление делать.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю… Вот увидишь. Скоро немцы придут. Вот уж тогда не зевай! Поживиться можно будет.
– А тебе не жалко Ленинград?
– Чего его жалеть? По мне, провались он…
Миша побледнел и стиснул зубы, сдерживая вспыхнувшее чувство горячего гнева, желание наброситься на Кренделя, немедленно что-то сделать…
В комнату вошла заспанная мать Кренделя.
– Шура, спуститься в подвал, что ли? Летят.
– Спускайся, если охота.
– Не знаю, что и делать…
Захлопали зенитки.
Мать постояла с минуту в дверях и ушла обратно в кухню. Миша все еще стоял со стиснутыми зубами – от острой ненависти и отвращения к этим людям, к их обстановке, ко всем этим вещам…
– Давай лучше спать, – предложил он, стараясь говорить спокойно. – Мне рано на работу надо.
Крендель ушел в кухню. Миша, сильно уставший за день, снял ботинки и, не раздеваясь, лег. Однако долго не мог заснуть, стараясь преодолеть чувство острой брезгливости к подушке, к дивану, на котором лежал. «Завтра сразу же надо сходить в баню», – решил он и успокоился наконец, начиная дремать…
Перед глазами мелькнули светлые локоны, затем детские, но по-взрослому серьезные глаза и, наконец, все лицо Лены.
«Как она испугалась, когда я достал продукты!» – подумал Миша и улыбнулся. Но сразу тревожная мысль насторожила: «Не подумала бы, что я украл. Надо будет рассказать в следующий раз… А что делать с остальной рыбой? Сегодня Сысоев разделал ее и присолил. Лососки осталось еще много – больше половины. Может быть, часть снести Лене, а остальное в детский сад? Пускай малыши едят. Сам сыт и могу заработать, если нужно».
С таким решением он и заснул.
Сильные удары во входную дверь разбудили Мишу. Он не знал, сколько времени спал, но, видимо, до утра было еще далеко. Веки слипались, а в голове стоял звон от прерванного сна. Снова раздался настойчивый сильный стук. В прихожей послышалось шарканье ног и голос матери Кренделя:
– Кто там?
– Откройте, гражданка Кукушкина, это управхоз.
Загремело железо запора, звякнула цепочка, и в прихожую вошел управхоз с какими-то людьми.
– Обход. В квартире посторонние есть?
– Никого нет посторонних. Племянник ночует, мальчик, – заискивающе сказала Кукушкина. – В той комнате сын спит.
Кто-то из пришедших прошел в соседнюю комнату, затем на кухню. Мише стало не по себе. Он здесь не прописан, и, если его будут спрашивать, кто и откуда он, придется врать. Пока не поздно, надо придумать.
Минуты через три открылась дверь, и загорелся электрический свет. Миша сейчас же узнал Буракова и понял, что обход устроен из-за него. «Ведь я не предупредил, что останусь ночевать здесь», – подумал он. Бураков наклонился к Мише, увидел открытые глаза и выпрямился. Внимательно осмотрев комнату, заваленную всевозможными вещами, потушил свет и вышел.
Снова раздался звон железного запора, злобное ворчанье Кукушкиной, шарканье ног, и все стихло.
17. ПЕРВЫЙ ШАГ
– Василий, проснись! Тебе говорят!
Мальчик открыл глаза. Около него стояла мать и тормошила за плечо. Горела коптилка, а в чайнике, стоявшем на «буржуйке», булькал кипяток.
