– Ты чего, мама?
– Вставай, живо! Сейчас пойдем.
– Куда?
– А там увидишь.
Тон матери ничего хорошего не предвещал. Не дожидаясь ответа, Вася вылез из-под одеяла, поверх которого лежал еще тяжелый отцовский полушубок, и начал одеваться. Мать отошла к накаленной докрасна времянке, заварила кофе, достала конфеты, нарезала хлеба.
– Ты чего натворил? Сознавайся! – строго сказала она.
– Я – ничего, – с недоумением сказал Вася.
– Где вы со Степкой по целым дням шляетесь? Вместо того чтобы делом заняться, вы что делаете?
– А что?
– Я тебя спрашиваю. Вчера в партийный комитет вызвали, про тебя спрашивали. В милицию, что ли, попал? Протокол составили?
– Чего ты выдумываешь? Ничего я не знаю.
– А откуда про тебя в комитете знают? Чем прославился? Степкину мать тоже в комитет вызвали. Чем, говорят, ваш сын занимается? Пора бы, говорят, к делу пристроить. Вон какой детина вырос. Скоро в армию пойдешь, а ума не нажил. Зря расспрашивать не будут.
– Мама, честное слово, я ничего не знаю.
Мать сердито сняла чайник, налила в кружки кофе.
– Садись, ешь. На завод пойдем.
– Зачем на завод?
– Работать будешь. Обещали тебе хорошее место дать. Не такое сейчас время, чтобы собак по улице гонять. Все работают от мала до велика.
– А Степка что? – спросил Вася.
– И Степка твой пойдет на работу. Думала сначала, не воровать ли вы начали. Я бы тогда не знаю что… голову бы тебе оторвала. Да нет, слава богу, не дошел. Степану тоже обещали хорошее место, – уже мягче сказала мать.
– Мама, а как же школа?
– Какая нынче школа? Немцы под городом в двух километрах сидят. Сначала их выгнать надо, а уж потом про школу думать.
Она положила на тарелку разогретой тушенки из овощей и села к столу.
– Иди, ешь!
– Дай хоть умыться, – хмуро сказал Вася.
– У тебя хороший товарищ есть. Бери с него пример. Сиротой остался и не потерялся. Сестру пристроил и сам у дела. А ты за родителевой спиной баклуши бьешь*. Случись со мной что-нибудь…
– Чего говорить раньше времени, – перебил он мать. – Я же не спорю. На завод так на завод.
Но она не прекратила разговора и продолжала говорить о положении города, окруженного со всех сторон врагами, о приближающейся зиме. Вася слушал и про себя соглашался с матерью, но было обидно, что отрывают от интересных и более важных, как ему казалось, дел. А впрочем, если он понадобится, Иван Васильевич всегда может освободить, как и Мишку, подумал мальчик и успокоился.
Позавтракав, они вышли на улицу. Было еще совсем темно, но народу на проспекте оказалось гораздо больше, чем днем.
Номерной завод*, где работала мать, был довольно далеко. Васе приходилось бывать здесь в прошлом году, и он прекрасно помнил, как выглядел завод в страшную зиму. Большинство цехов тогда стояли замороженными, с черными пустыми рамами. Везде намело сугробы снега. Не было энергии, света, топлива, воды. Казалось, что по воле какого-то злобного волшебника жизнь замерла. И все-таки завод работал. Люди ходили, как тени, еле держались на ногах от голода, но работали и работали…
Сейчас другая картина. Завод ожил. Через щели незакрытых дверей вырывались яркие полосы электрического света. Гудели станки, и где-то тонко визжала сталь. Завод работал в три смены.
Через всю дорогу, от одного корпуса до другого, висел плакат: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!» Потом Вася увидел другой плакат: «Все силы на оборону Ленинграда!», а немного дальше: «Всё для фронта, всё для победы!» Васе понравились эти короткие лозунги, в которых заключено так много смысла. Кроме того, здесь они звучали как-то особенно убедительно. Напряженная, деловая атмосфера завода, грохот, визг стали, стрекотня клепки говорили о том, что лозунги вырвались из груди этих людей и призывают всех к борьбе. Васе захотелось включиться в этот ритм и тоже принять участие в общей работе. Он понимал, что завод военный и работает для фронта. Может быть, он делает те самые пушки с длинными стволами, которые Вася видел на Литейном…
Везде работали женщины в ватниках. У ворот на ожидавших впуска грузовиках сидели женщины. В проходной – женщины. Когда они шли по двору, их догнала вагонетка с болванками для снарядов, которую толкали два человека в ватных штанах, оказавшиеся тоже женщинами.
– Мама, у вас только женщины работают? – спросил мальчик.
– Почему женщины? Есть и мужчины.
В конторе, у стен, за канцелярскими столами, стояли аккуратно заправленные кровати. Многие жили здесь «на казарменном положении» и не покидали завода по месяцам. Васе это понравилось, и он решил, что тоже поставит для себя кровать.
Когда они проходили по коридору, кто-то сзади надвинул ему кепку на глаза. Вася оглянулся.
Три подростка, примерно одного с ним возраста, в лоснящихся от масла ватниках, шли сзади. Глаза их задорно поблескивали.
Вася поправил кепку и, не опуская руки, быстрым движением схватил крайнего за козырек, сильно дернул, надвинул кепку на нос. Ребята заулыбались.
– Ты что, работать? – спросил один.
– Ага!
– Заходи к нам.
– А где вас искать?
– В литейный цех приходи…
Мать остановилась у двери, на которой висела дощечка с надписью: «Главный инженер».
Ребята прошли дальше.
В кабинете инженера бросались в глаза, как что-то постороннее, кровать и стоявший около стены небольшой столик, на котором был недопитый стакан чая, тарелка с хлебом и еще какая-то посуда, закрытая салфеткой. Сам инженер сидел за большим письменным столом, заваленным бумагами и всевозможными образцами изделий.
О чем говорила мать с инженером, Вася не слышал. Он терпеливо ждал у двери.
– Позовите Осокина, – сказал инженер в телефон. – Степан Николаевич, я к вам мальчика направляю, сына Кожуха. Вы его знали. Он сейчас на фронте… Что?.. Я говорил начальнику цеха. Они сами пришлют… А что я могу сделать? Постарайтесь к вечеру исправить.
Вася насторожился. Речь шла о нем. Но из дальнейшего разговора он ничего не понял. Мать поблагодарила инженера, и они вышли из кабинета.
Пришли они не в цех, как предполагал Вася, а в лабораторию завода. Здесь было интересно. Окинув взглядом большую комнату, он увидел всевозможные аппараты, динамо*, станочки, инструменты…
Осокин оказался человеком среднего роста, не старым, бритым, с большим лбом. Потом, когда он снял кепку, Вася увидел на голове лысину.
