Трудно угадать, как поведет себя арестованный на допросе, какую версию выдвинет он для оправдания своих действий и будет ли вообще отвечать на вопросы следователя.
В комнату он вошел осторожно, посмотрел по сторонам, с некоторым подобострастием поклонился Ивану Васильевичу и сел на приготовленный стул. Маслюков устроился рядом с начальником. Некоторое время молчали, изучая друг друга.
– Господин следователь, я хотел просить сделать один заявлений для радио, – неожиданно сказал арестованный.
– Какое заявление?
– Я хотел обращаться моим соотечественникам. Гитлер капут. Война проиграна, надо все кончать сразу. Зачем так много проливать кровь!
– Ах, вот в чем дело… Об этом мы поговорим позднее. Ваша фамилия Сутырин? – спросил Иван Васильевич, раскрывая паспорт.
– Нет. Это документ фальшь. Он сделан там, на той сторона. Моя фамилия Миллер, а зовут Ганс. Теперь я военнопленный.
– Ну вот видите, как это все просто и обычно, – с улыбкой сказал Иван Васильевич. – И так знакомо. Записывайте, Сергей Кузьмич. Ганс Миллер переброшен через фронт на самолете, – продиктовал он. – С задачей корректировать огонь артиллерии. Так?
– Ja! Ja! – уже по-немецки подтвердил арестованный.
– А давно вы сюда заброшены?
– Не совсем давно. Две сутки. Меня бросили на парашюте. Это было очень страшно. Я много боялся, что парашют не откроется.
– Из какой вы части?
Ганс охотно назвал номер части, указал, где она расположена, кто командует. Говорил он все время ломаным языком, но даже неопытный человек мог легко понять, что акцент его искусственный.
– Где же вы жили эти два дня?
– Первый ночь я жил за городом, там, где упал… На сеновале в один хутор. Другая ночь, сегодня, в пустой квартире. Васильевский остров.
– Раньше вы бывали в Ленинграде?
– Да. Я приезжал сюда три раза, когда работал на торговый судно. Господин следователь, вы дадите мне возможность делать заявлений по радио?
– Безусловно. Если у вас не пропадет это желание, после допроса мы повезем вас в радиостудию. Значит, знакомых у вас нет в Ленинграде?
– Нет.
– А зачем вы ходили вчера в аптеку на Невский?
Арестованный нахмурился, подумал и неторопливо ответил:
– Аптека?.. Да, я был вчера в аптека и покупал…
– Шесть порошков аспирина, – подсказал Иван Васильевич.
– Нет, – не смутившись ответил арестованный. – Я покупал лекарство от простуда. Я немного закашлял.
– Ну, я вижу, что вы считаете нас безнадежными дураками. Где вы взяли этот паспорт, господин Лынкис? – холодно спросил Иван Васильевич и, видя, что эта фамилия произвела сильное впечатление, продолжал: – Не прикидывайтесь простачком. Мы знаем, что вы не Швейк*, а Лынкис Адам. Мы знаем оч-чень много о вас, господин барон. Какое задание вы получили вчера от Шарковского?
Опустив голову, арестованный молчал.
– Вы не желаете отвечать?
Этот вопрос в разных вариантах Иван Васильевич задал несколько раз, но ответа не получил. Арестованный даже не поднял голову.
– Военнопленным мы будем вас считать только после того, как вы честно сообщите нам всю правду. А сейчас идите и подумайте, что вам выгодней: молчать или говорить, – сказал Иван Васильевич, поднимаясь. – Надеюсь, что делать заявление по радио вы раздумали?.. Уведите арестованного.
24. ПЛАСТИНКИ
Уроки сделаны, обед готов, в квартире все прибрано. В ожидании телефонного звонка и от нечего делать Лена взяла книгу и устроилась читать в гостиной. И скоро действительно раздался звонок, но не в гостиной, а в прихожей.
– Кто там?
– Алечка, это я, дядя Ваня. Откройте, пожалуйста. Папа не вернулся?
Лена открыла дверь, зажгла свет в прихожей и с недоумением посмотрела на стоявших на площадке лестницы мужчин.
– Папа не вернулся? – снова спросил Иван Васильевич. – Вы одна?
Только сейчас Лена поняла значение вопроса.
– Одна, одна, дома никого нет.
Иван Васильевич, а за ним и Бураков вошли в прихожую и закрыли дверь.
– Во-первых, здравствуйте, Алечка. Как вы себя чувствуете?
– Хорошо.
– С братом не ссоритесь? – с улыбкой спросил Иван Васильевич.
– Нет, что вы…
– Товарищ Бураков, идите на кухню и дежурьте у окна. Если он вернется, у нас вполне достаточно времени перейти к вам.
– Он сказал, что ночевать сегодня не будет, – сообщила Лена.
– А вдруг что-нибудь изменилось в его планах или забыл какую-нибудь вещь…
Бураков оставил свои костыли в прихожей, прошел в кухню и устроился возле крайнего окна, откуда был виден весь двор. Лена с Иваном Васильевичем направились в гостиную.
– Ну, рассказывайте, Алечка, что видели, что слышали. Какое впечатление произвел на вас Григорий Петрович?
– А он хороший, – не задумываясь, ответила Лена. – Добрый и веселый. Дома бывает только по вечерам, ну и утром немного. Рассказывает всякие смешные истории, когда мы чай пьем… Один раз помогал мне задачки решать. Позавчера вечером Коля очень расстроился. Он ему портрет сына показал…
– Об этом я знаю. Расспрашивает он вас о чем-нибудь?
– Спрашивал про папу… Но я стараюсь поменьше говорить, как вы нас учили, дядя Ваня. Бывают же такие молчаливые девочки. Правда? У нас в классе есть одна, ужасно молчаливая.
– Да, да… Поменьше говорить, побольше слушать… Меня все время тревожит мысль, как бы вы не проговорились, Алечка. Знаете, как это иногда бывает? Заговорится человек, увлечется и забудет, кто он и зачем здесь.
– Нет… Я, конечно, никогда не забываю… Но все-таки я уже привыкла. Как будто всегда так и жила.
– Вот, вот… А чем это у вас пахнет?
– Наверно, табаком. Он много курит, и дым у него какой-то особенный, душистый.
– А за эти дни к нему никто не приходил?
– При мне нет. Может быть, утром, когда я в школе…
– Ну а как у вас дела с учебой?
– Хорошо. Я немного отстала, но теперь ничего, догнала. У нас очень дружный коллектив, и мне помогают.
– Та-ак… Ну пойдемте, посмотрим, что это за пластинки.
В комнате, где жил Григорий Петрович, табаком пахло еще сильнее. Круглая жестяная коробка с дорогим трубочным «капитанским» табаком стояла на тумбочке, а возле нее лежала сильно изогнутая трубка. Чемодан задвинут под кровать. Иван Васильевич приподнял край одеяла, надавил на кнопки замков, но они не двигались.
– Та-ак… На ключик закрывает.
