– Смотря по тому, в чем признаваться…
– Вот именно! – с усмешкой сказал следователь. – Начнем прямо с результатов… По скромным подсчетам сколько стоили ценности, которые вы приобрели за время войны? А? Во сколько вы их оцениваете?
– Я не подсчитывал.
– Значит, вы не отрицаете… Это уже хорошо. Чистосердечное раскаяние суд всегда принимает во внимание.
– А при чем тут суд? Если я приобретаю, скажем, картину, пускай слишком дешево, на свои заработанные деньги, значит, меня под суд? – спокойно спросил Шарковский.
– На свои, заработанные, деньги?
– Да. Только на свои.
– Вы, очевидно, полагаете, что нам ничего не известно о ваших делишках и вызвали мы вас так… на всякий случай. А вдруг признаетесь?
– Гражданин следователь, посмотрите на мои седые волосы… И давайте говорить в другом тоне. Я вам в отцы гожусь.
– Это верно. Но тогда и вы прекратите прикидываться невинным… У кого вы купили картину Перова*?
– Не картину, а эскиз.
– Не важно. У кого?
– Не знаю.
– Как это вы не знаете?
– Я покупал ее через третьи руки.
– А вам известно было, что эта картина украдена из Русского музея?
– Нет, неизвестно.
– Ну конечно… Откуда вы могли знать! Картинами интересуетесь, а толком в них не разбираетесь, – снова переходя на издевательский тон, сказал Маслюков. – Сколько же она вам все-таки стоила?
– Не помню. Я купил ее в позапрошлом году. Дешево стоила.
– Даром?
– По ценам мирного времени, можно сказать, что и даром.
– Но все-таки… Вы заплатили деньгами?
– Да, в конечном счете деньгами. Я купил в аптеке бактериофаг и немного глюкозы. За них я получил продукты, а за продукты мне принесли картину.
– Сложная комбинация… Значит, в аптеке вы покупали дефицитные лекарства и комбинировали. Так! А почему вам аптека отпускала эти лекарства?
– Гражданин следователь, возьмем для примера такой случай. Вы нарушили правила уличного движения. Будете вы платить штраф постовому милиционеру? – спросил Шарковский.
– Полагается платить.
– Да, по закону вы должны заплатить, а на практике будет иначе. Вы предъявите служебное удостоверение, и милиционер вам козырнет. Этим дело и кончится.
– Ну а вывод?
– Вывод тот, что, работая в аптеке много лет, я имел какие-то привилегии.
– Хорошо. Пускай суд решает, какие вам полагаются привилегии. Будем говорить о фактах.
С этими словами Маслюков вытащил из папки стопку чистой бумаги и, задавая вопросы, начал записывать показания. Расчет Ивана Васильевича подтверждался. Шарковский не запирался, не путал, не отрицал того, что, по его мнению, известно следователю. Держался он спокойно, с достоинством, на вопросы отвечал коротко, продуманно, но фамилии людей, достававших ему продукты, называть отказался.
– Если я виноват, судите меня, – твердо сказал он. – Других людей запутывать в это дело я не хочу. Тем более что это все случайные люди. Не забывайте, какая это была зима. Они цеплялись за жизнь, как утопающие за соломинку, и не думали о том, что совершают незаконные, с вашей точки зрения, поступки.
– А вы этим и пользовались.
– Все пользовались. Кто не пользовался, те отправились на тот свет.
В комнату вошел Иван Васильевич. Увидев его, Маслюков встал. Остальные следователи, не зная подполковника, продолжали сидеть, с любопытством наблюдая за тем, что происходит за крайним столом.
– Ну, как дела? – спросил Иван Васильевич, подходя к помощнику.
– Вот протокол. Шарковский не отрицает…
– Тем лучше.
Иван Васильевич пододвинул к столу стоявший у стены стул, сел, взял исписанные Маслюковым листы протокола и начал читать.
Шарковский понял, что пришел какой-то крупный начальник, и с интересом разглядывал его. Маслюков стоял позади и через плечо пальцем показывал на некоторые наиболее существенные места в протоколе.
– Ну, так… – деловито произнес Иван Васильевич, закончив чтение. – Придется вас задержать, гражданин Шарковский. Какие у вас есть вопросы, просьбы?
Вместо ответа Шарковский безразлично пожал плечами.
– Может быть, хотите кому-нибудь позвонить или написать письмо? Я думаю, что вы не скоро вернетесь домой.
– А куда вы меня посадите?
– Сюда. В дом предварительного заключения. Ход с Мойки.
– Могу я написать своей хозяйке относительно передач?
– Да, да. Я об этом как раз и говорю. Вот вам бумага, перо. Пишите.
Шарковский вытащил из кармана платок, снял пенсне, неторопливо протер его и, нацепив на нос, начал писать.
– А как его отправить? – спросил он, передавая листок.
– Я передам, – сказал Маслюков, складывая письмо. – Во время обыска.
– Будет обыск? – с полным безразличием спросил Шарковский.
– Безусловно.
Равнодушие предателя раздражало Ивана Васильевича. Неужели он и в самом деле ничего не подозревает или только притворяется?
– Машина здесь? – тихо спросил он и, когда Маслюков кивнул, прибавил: – Сначала обыщите.
– Ну-с, гражданин Шарковский! – громко сказал Маслюков. – Поехали на новую квартиру. Виноват… Одну минутку. Удирать не собираетесь?
– Куда мне удирать…
– Поднимите руки… Вещи с собой в камеру не разрешаем… Ничего лишнего… Носовой платок? Это можно. Деньги? Нельзя. Здесь документы? Это в дело, – говорил Маслюков, вытаскивая содержимое карманов. – Ключ? От квартиры?
– Да.
– Оставим здесь. Он вам больше не нужен. А это что за ключи?
– От шкафов в аптеке.
– Это им туда и передадим… Нож перочинный? Какой интересный! Полный набор инструментов… Ну, кажется, все.
– Все. Опыт, я вижу, у вас большой! – криво усмехнувшись, проговорил Шарковский, застегивая пиджак.
– Разрешите везти? – обратился Маслюков к молча наблюдавшему за обыском Ивану Васильевичу, но тот поднял руку.
Скоро Шарковский поймет, что вся эта история с вызовом в милицию инсценировка и что его шпионская деятельность известна советской контрразведке. Следующий допрос должен быть на Литейном, но за это время шпион успеет подготовиться. Нужно было использовать неожиданность и захватить его врасплох.
– Гражданин Шарковский, у меня к вам есть еще вопрос, – медленно проговорил Иван Васильевич, глядя прямо в глаза врага. – Григорий Петрович заболел и просил у вас шесть порошков аспирина. Ну как, поправился он?
