Надеясь, что он ослышался, татарин повернулся к господину, но тот упрямо повторил:
— И ты будешь охранять его, пока я тебя не отзову.
Наместник Балык-Каи вовсе не собирался поиздеваться над своим слугой, заставляя его находиться подле странного русского неизвестно сколько времени. Он просто понял, что Магистр и вправду постоянно норовит ввязаться в резню, и не хотел, чтобы тот погиб раньше, чем станет ясно, насколько осуществим его план.
— Его зовут Менги-стр, — на всякий случай добавил чиновник. Он достаточно ясно представлял, чем закончится дело, если Алги-мурза назовет охраняемого неверного «русским».
Александр Тирц по прозвищу Магистр — которое, впрочем, уже начало меняться на турецкий манер, — закончил свой осмотр и поднял глаза на Кароки-мурзу:
— Если я встану в стремя, оно меня выдержит?
— Да.
— Может, мне лучше просто запрыгнуть в седло?
— Прыгай.
— А спина у лошади не сломается?
— Сделай хоть что-нибудь, и тогда мы узнаем.
Русский положил ладони на луки седла, вставил ногу в стремя, потом с силой оттолкнулся другой и полузапрыгнул, полуподтянулся, полуподнялся наверх, тут же схватившись за повод. Лошадь немного потопталась на месте, но не упала и не сломалась под тяжелым всадником.
— Так, — попытался вспомнить он невнятную инструкцию. — Пятками в бока — это «газ», оба повода на себя — «тормоз». Потянуть левый повод и сразу отпустить: поворот налево. Потянуть правый: направо.
Он тут же потянул правый повод, едва не свернув кобыле шею, и та, болезненно всхрапнув, повернула вниз по тропе. Русский оглянулся на Кароки-мурзу, кивнул:
— Спасибо, мы поехали. — Потом пнул пятками лошадь, и та торопливо потрусила к дороге. — Эх, лучше плохо ехать, чем хорошо идти.
Алги-мурза мгновенно понял, что русский не умеет держаться в седле, и сразу перевел небольшой отряд в галоп, напоминающий поездку на телеге по каменистой дороге. Менги-стр — как отложилось имя охраняемого в его голове, — ерзал из стороны в сторону, качался, подпрыгивал в седле, ударяясь о натертую кожу своей широкой задницей, пытался удержать равновесие, дергая поводья, но о пощаде так ни разу и не взмолился. Промчав так несколько верст, татарин пожалел коней и перешел на широкую походную рысь.
— Почему мы затормозили? — немедленно забеспокоился русский, которого перестало мотать из стороны в сторону.
— Чего сделали? — не понял татарин.
— Снизили скорость передвижения гужевых транспортных средств, — дернул верхней губой русский. — Теперь дошло?
— Лошади устали, — угрюмо ответил Алги-мурза, понимая, что так и не смог отомстить за недавнее унижение. — Раньше, чем через четыре дня, до кочевья все равно не успеть.
Успокоился он только после того, как они пересекли узкие в этой части Крыма горы, миновали леса и вырвались на простор широкой горячей степи, которую в преддверии наступающей осени солнце превратило в белесый ковер из пересохшей травы.
Второй неожиданностью, которую приготовил Алги-мурза русскому, была необходимость спать без шатра, на одной войлочной подстилке. Пусть пообломает свои нежные, привыкшие к перинам, косточки о жесткую степную землю!
Однако и здесь татарина ждало разочарование: услышав, что придется ложиться спать прямо здесь, где застала их темнота, Менги-стр просто лег там, где стоял, не спросив не то что про кров и постель — даже про ужин.
— Расседлайте его кобылу, — приказал Алги нукерам и улегся неподалеку от навязанного Кароки-мурзой спутника, пытаясь придумать очередную пакость неверному. Увы, в голову ничего не шло. Тем более, что вечером следующего дня они должны были миновать кочевье самого Алги-мурзы, и он собирался немного отпраздновать эту маленькую радость, а не превращать ее в тягостную обязанность. Русские, русские… Внезапно в его голову пришла коварная мысль, и он, сладко улыбнувшись, провалился в глубокий спокойный сон.
* * *
К кочевью рода Алги они вышли вскоре после полудня. Поначалу они встретили несколько овечьих отар, стригущих траву не хуже триммера — большое белое пятно с неровными краями медленно наползало на высокую пересохшую траву с редкими проблесками зелени, оставляя после себя травяные пеньки от силы миллиметровой высоты. Пастухи при виде всадников низко кланялись, а когда навстречу попался табун — разразились приветственными криками, после чего молодой паренек вскочил верхом на неоседланного жеребца и радостно умчался вперед.
Само стойбище показалось часа через два — полтора десятка укрытых шкурами шатров со стенками, до высоты человеческого роста выпирающими наружу, а потом круто изгибающимися и сходящимися на конус, с отверстием на самой макушке. Самый крупный из таких походных домов составлял около десяти, а самый маленький — порядка трех метров в диаметре. От стойбища далеко вокруг пахло дымом, мясным варевом, человеческим потом — даже ночью не заблудишься.
— Да живет мурза Алги! Да здравствует Алги-мурза! Долгие лета! — высыпая из шаров, либо подбегая со стороны степи, с искренней радостью вопили кочевники.
— Мой род, — с нарочитой небрежностью пояснил татарин. — Коли через мои земли проезжаем, сегодня праздновать станем.
Он спешился перед самым крупным шатром, небрежно постукивая себя плетью по ноге, шагнул внутрь, откинув полог. В стороны поползли на карачках, тыкаясь лбами в ковры и пятясь задом наперед, какие-то старики в замызганных, просаленных халатах, цвет которых было уже невозможно определить. Посреди шатра тускло, но жарко тлели угли небольшого очага, за ним, возле небольшого возвышения, почтительно склонилась девушка в широких шароварах и короткой войлочной курточке, прикрывающей только плечи и грудь, оставляя на всеобщее обозрение бархатистый животик с какой-то блесткой и низ спины. Перед возвышением стоял большой серебряный поднос с тонконосым медным кувшином и полупрозрачной фарфоровой пиалой.
— Еще одну принеси, — небрежно бросил Алги-мурза.
Девушка стремглав убежала, а татарин принялся неспешно усаживаться на возвышении; подогнул ноги, опустился, сдвинул ножны назад, чтобы не мешали, покачался из стороны в сторону, как бы проверяя — все ли удобно, все ли кости и мышцы на своих местах. Потом с таким же тщанием подоткнул под колени полы халата. Приглашающим жестом указал русскому на ковер возле левого угла возвышения.
Тирц бухнулся туда небрежно, озаботившись лишь о том, чтобы не сбить ногами поднос. Алги-мурза взялся за рукоять кувшина и, придерживая крышку, наклонил носик в сторону гостя.
Подбежавшая девушка еле успела подставить под прозрачную коричневую струйку драгоценную китайскую пиалу.
Хозяин невозмутимо наполнил ее примерно до половины, потом налил столько же себе, опять же жестом предложил угоститься.
Русский отпил пару глотков, облизнулся, одобрительно крякнул:
— Хороший чаек, ароматный. Индийский, небось?
