Потом подался к погребу за огненным зельем, но мастеровые из большого наряда торговать порохом без ведома воеводы отказались, и он отступил. Впрочем, бывший неподалеку стрелец помянул, что от долгого лежания порох портится, и его нужно перекручивать. Поскольку мельницы в крепости нет, воевода порох боярам и промысловикам разрешает продавать завсегда, предпочитая каждую зиму пополнять припасы свежим.
Еще почти час он провел в лавке низкорослого улыбчивого перса. Басурманин все уговаривал его на шелковые, совершенно прозрачные платки и шали, но он упрямо ковырялся в перстнях с красными, зелеными, синими камнями самых разных оттенков, самые лучшие из которых примерял на мизинец — у Юленьки безымянный палец как раз такой получался. В конце концов, выбрал самоцвет бирюзового оттенка, дал купцу рубль. Тот, вместо того, чтобы отсыпать сдачу серебром, опять стал размахивать шелковыми шалями, и Варлам поддался — купил.
Покончив с делами, опять пошел к держащимся вместе боярам, заметил подъехавшего брата Григория, помахал ему рукой. Спустя час появились вместе Николай и Анатолий, и родичи отошли к стрелецкому дому — посидеть на скамейке да поговорить.
— Я кстати, земляной вал насыпал, — похвастался Варламу Григорий, — почти как у тебя. Может, высотой пониже будет, но тараном тына более не достать, а другой штурмовой снасти татары не разумеют. Давно ты уже не заезжал, брат.
— Ты тоже хорош. Хоть знаешь, что племянница у тебя растет?
— Слыхал, — улыбнулся Гриша. — Вон, Коля в январе заезжал. У тебя-то как, Коля?
— Бог миловал. И по первому разу смердов татары почти не тронули, и по второму спрятаться они успели, и по третьему. Двух мужиков всего лишился. По осени нехристи усадьбу нашли, но ломиться не стали. Стрелами покидали немного, и все. Телку стельную насмерть засекли.
— А у тебя, Анастас?
— Два раза разгромили, — мотнул головой боярин, растирая рукой солнечный диск на передней пластине зерцала. — Как жив, не знаю. Смерды под прикрытие тына идти уже боятся, в дубровнике вокруг болота прячутся. Кажется, гать у них до одного из островков проложена, но мне не говорят.
— Частоколом нехристей не остановить, — поморщился Варлам. — У меня и стена, и пищалей больших ужо десять. Все одно прошлым летом ворота заломали. Пришлось копьями татарвье осаживать. Вот что я тебе скажу, Анастас. Ты животом зазря не рискуй. Как беда снова придет, дворню со скотом забирай, да ко мне все идите. И вам риска меньше, и мне справа: несколько сабель лишних на стене. А как хозяйство силу наберет, людишек прибавится, тогда станешь усадьбу по уму огораживать.
— А ты ко мне приходи, Коля, — встрепенулся Григорий. — Тебе ко мне ближе.
— Я так думаю, — покачал головой Варлам, — нам не друг друга нужно к себе заманивать, а людей побольше на землю посадить. Тогда и стены кому защитить будет, и воинскую справу на что купить, и ycaдьбы вам, братья, крепкие поднимем.
— Отцу отписать, — предложил младший Батов, — Пусть пленников свенских или ливонских во Пскове купит! Сюда и посадим..
— За пленников платить надо, — покачал головой Григорий. — А он и так поиздержался — нас пятерых на новые поместья отправлять. — Он вздохнул и перекрестился. — Теперь четверых. Вольных смердов звать надо. Оброк скидывать супротив государева тягла, барщиной не томить. Тогда сами пойдут. А коли подъемные дать, они еще и в закупе поначалу окажутся. А потом, глядишь, и приживутся.
— Ты бы, кстати, брат, себе на стены тоже пищали поставил, — неожиданно вспомнил Варлам. — Изрядно споспешествуют ворога отгонять.
— А стрелять кто станет?
— Юленьку мою спросите, научит. Я сам поначалу не верил, ан нет. За неделю, почитай, всю дворню обучила. Да еще и смердов, кто помоложе, да похрабрее. Это не с лука стрелять — что учи сиволапых, и учи, а толку не станет…
За разговором пришел вечер. Они поужинали привезенной Григорием копченой рыбой — он тоже, наконец, поставил снасть и теперь хвастался богатыми уловами. Спать легли на улице, расстелив видавшие виды походные шкуры на сено возле коновязи.
Утро началось с громких петушиных воплей из-за внутреннего частокола. Воеводский петух не пел, а именно орал, словно кошка, которой дверью прищемили лапу — долго, визгливо и на одной ноте. Бояре зашевелились. Кто-то, отойдя к черным пятнам посреди двора, начал разводить огонь, кто-то доставал взятые с собой пироги. Братья Батовы подкрепились варламовской солониной — боярин не утерпел и похвастался, что дикую свинью подстрелила по осени жена.
До полудня успели подтянуться в крепость уже два десятка помещиков, среди которых оказался и батовский знакомец Сергей Михайлович Храмцов. Только во второй половине дня ворота воеводского двора наконец медленно, неохотно распахнулись, и воины, поблескивая доспехами, потянулись внутрь.
Воевода Шуйский ожидал на крыльце, одетый в тяжелую бобровую шубу, крытую малиновым сукном и украшенную вошвами и многочисленными каменьями, в высокую норковую папаху. Украшенные перстнями руки лежали на перилах, а длинные рукава свисали почти до самого пола.
Бояре примолкли, понимая, что сейчас услышат нечто, если не страшное, то во всяком случае очень и очень важное.
«Государь скончался… Польского короля изменники на московский стол посадили… Отрекся…» — мысли одна другой страшнее так и витали над головами.
Дождавшись, пока во двор соберутся все, он обернулся, принял из рук подьячего свиток, поцеловал, а потом развернул на всеобщее обозрение.
— Грамота государева… Грамота из Москвы… — поняли помещики.
Воевода начал громко и внятно читать:
— «Верные бояре, подданные мои. Царствуя милостью Божией в православной России, ходил я вместе с вами в походы воинские, видел я вас, объезжая земли, свыше под мою руку данные. Много видел я людей всех сословий, и всегда поражался разумению их и хваткости работной, сметке воинской. Однако ближе всех сердцу моему вы, бояре, живота своего Отчизны ради не жалеющие и поместья свои в порядке держащие. Вы, бояре, хребет земли русской, кость ее, на коей все мясо произрастает.
Посему больно мне читать жалобы ваши на мужей, воевод волостных, по законам предков над головами вашими поставленных споры разрешать, суд правый судить, за дорогами и крепостями надзор чинить и с вас ради того кормиться. Ведомо мне, что в суды волостные корысти ради правду допускают все реже и реже, что кормление тяжестью непомерной для ваших плеч оборачивается, что надсмотра надлежащего за безопасностью подданных наших во многих волостях и пятинах нет.
По размыслию глубоком решил я, что вам, бояре, кормить чужих управителей, сколь бы родовиты они ни являлись, не след, ибо никто, кроме вас, нужд своих понять полной чашей не в силах. Вы, мои преданные бояре, есть не стадо овец неразумных, а плоть и кровь России нашей. И в пастухе над собой нужды не имеете.
Засим повелеваю:
Перво-наперво кормления воеводские во всех волостях, пятинах и иных землях россейских — запретить.
