Едва дыша, сижу в сарае и гляжу наружу через щели между досками. Несколько минут спустя появляются партизаны. Бегая взад и вперед, осматривают каждый куст, заглядывают везде. Видимо, никак не могут взять в толк, куда я подевался, и переругиваются по этому поводу.
Один из партизан громко кричит мне выходить и обещает соблюдать права военнопленных и передать меня американским военным. Я на эту удочку не попадаюсь.
Чувствую, как пистолет у меня в руке прибавил в весе. Когда-то давно мы с товарищами поклялись друг другу живыми в плен не сдаваться. Это было в России, а там было не до шуток, там было все серьезнее некуда. Вот и настал мой час! Патрон дослан в патронник, и еще один торчит в обойме. Ну, что? Выполним клятву? Или же она оставалась в силе только на Восточном фронте? А здесь? Неужели здесь иные правила в ходу? Одна за другой текут минуты. Невольно гляжу на кусок металла в руке. На долю секунды в памяти всплывают лица жены, детей… Трудно, ох как трудно принять такое решение! А партизаны всего-то в паре метров от моего убежища. Отчетливо вижу их лица, на одних запечатлелась жестокость, другие, напротив, выглядят, как самые обычные штатские, лишь по необходимости взявшие в руки оружие.
Их предводитель вновь предлагает мне сдаться. Рядом с ним стоит мальчишка, лет, наверное, четырнадцати. Наверняка его сын. У мальчишки в руках карабин.
И вдруг мальчишку будто осенило — он, что-то лопоча, показывает на дверь и на камень. Дело в том, что рядом с камнем кусок земли остался сухим. Стало быть, камень сдвинули с места совсем недавно. Отец снова требует от меня сдаться по-хорошему.
Партизан стреляет прямо через дверь и просит у своих товарищей парочку ручных гранат. Потом стреляет еще и еще, пули разбивают доски в щепы, заставляя меня искать угол подальше от входа.
Не выдержав, кричу старшему:
— У меня ваш сын на мушке! Понял? Сдержишь обещание?
Отец инстинктивно прижимает мальчика к себе, после чего повторяет обещание обходиться со мной гуманно.
Ну, вот и все. Единственное, на что остается надеяться, так это на то, что сюда подоспеют мои товарищи и вызволят меня. Бросаю обойму в один угол, пистолет в другой. Что же за странное чувство обреченности? Видимо, это и есть плен.
Медленно приоткрываю дверь и, выйдя наружу, подхожу к предводителю группы партизан. Кое-кто из них готов тут же наброситься на меня. На меня направлен, наверное, с десяток стволов. Все кругом молчат. Не обращая внимание на оружие, пытаюсь встретиться взглядом с отцом мальчишки. Тот жестом велит опустить оружие. Недовольно ворча, его товарищи повинуются приказу. Мне приказано следовать к церкви. По пути партизанский вожак рассказывает мне, что, дескать, побывал в эту войну в Германии на принудительных работах, но, поскольку там отношение к нему было вполне нормальным, мстить ему не за кого и не за что, вот поэтому он и не собирается выступать в роли предводителя банды убийц. Хотя, добавляет он, иногда нелегко бывает удержать молодых парней не шлепнуть «фрица» на месте.
Макс Борнхефт так и лежит на дороге. У него рана в верхней части бедра. Доставляем его в полицейский участок, где ему делают обезболивающий и противостолбнячный уколы. Сельский врач — сама готовность помочь и услужить. Даже желает Максу скорого возвращения домой.
Один из полицейских извлекает из кармана наручники и защелкивает их у меня на запястьях. Острая боль пронзает руки. Партизаны с ухмылкой глядят на меня. Все!
Дальнейшая судьба 12-й Танковой дивизии СС
(записано Губертом Манером) (представлено в сокращении — прим, перев,)
После того как Курт Майер оказался в плену, потеря командующего, которого бойцы дивизии знали лично, а не только по имени, была воспринята ими как тяжелая утрата. Тем более что личный состав не знал о дальнейшей судьбе бригаденфюрера Майера.
Офицеры штаба дивизии, оставшиеся в живых и не попавшие в плен после знаменательной встречи с американцами в Спонтене, с наступлением темноты скрылись в небольшом лесном массиве на окраине городка. Партизаны, догадавшись, что они находятся именно там, попытались уговорить их сдаться, но никаких конкретных мер для захвата штабистов предпринять не решились. Офицеры слышали, как в Спонтен входит американская техника, потом слышали перестрелку, предположив, что в ней участвует их славный командующий дивизией, но ничего конкретного о его судьбе, разумеется, не знали, да и знать не могли.
Наконец, ночью они случайно (поскольку не имели карты местности) набрели на бойцов ударной группы Зибкена и рассказали ему об инциденте в Спонтене. Было решено отправить разведгруппу в этот населенный пункт. Группе со слов местного жителя удалось выяснить, что партизанами был захвачен какой-то высокий офицерский чин с орденом на шее. Его якобы нашли на дороге раненного в ногу, потом жандармы увезли его. У бойцов дивизии появилась надежда, что их командир жив.
Командование остатками дивизии принял первый офицер штаба. Ударная группа 25-го полка по-прежнему оставалась в подчинении штаба корпуса. Остатки же дивизии сняли с фронта и направили на отдых в Вестфалию, в горы Зауэрланда.
Согласно списку личного состава выяснилось, что в 12–1 танковой дивизии СС при первоначальном списочном составе в 20 000 человек (включая прибывших на замену) выбыли около 10 000, среди них 21 офицерский чин.
Дальнейшее комплектование дивизии осуществлялось из числа случайных военнослужащих: из остатков других разгромленных в боях моторизованных и танковых частей, из наземных частей люфтваффе, военно-морских подразделений и даже из бойцов в беспорядке отступавших частей.
В декабре 1944 года дивизия участвовала в неудачном наступлении в районе Айфеля.
В начале 1945 года соединение снова было переброшено во Францию, где участвовало в наступлении у Арденн.
В начале февраля 1945 года после очередного переформирования 12-я дивизия была переброшена в Венгрию, где до начала мая 1945 года сражалась с частями Красной Армии. В первых числах мая было принято решение о переброске ее за демаркационную линию, с тем чтобы избавить личный состав от русского плена. 8 мая 1945 года дивизия маршем отправилась в плен к союзникам.
