Сеид-ака достал темно-красный, окантованный золотистой полоской портсигар, вынул коричневую сигарку, кивнул Астманову:
– Закуривай, мой молодой друг, знаю, куришь и хороший табак любишь – это правильно. Мои не предлагаю – крепкие. Может быть, потом пристрастишься… У тебя ведь уличное прозвище в детстве было необычное – Перс? Откуда?
– Я на своем портфеле написал слова героя фильма «Георгий Саакадзе»: «Одна дорога – в Персию», а потом – жил неподалеку мелкий хулиган Алик-Перс. Ну, дорос до разбоя, посадили, а в колонии его и кончили, шебутной был, без тормозов. Улица решила, чтобы кличка не пропадала, мне ее передать.
– Занятно, – усмехнулся старик. – Тогда и мы не будем традиции нарушать. Ширали покойный, знаешь, чем славился, пока в силе был? Изводил пограничников переходами, и ни разу не взяли. А друзья звали его тогда – Касед.
– Касед… Мокташеф? Маамур?
– Нет, только Касед, – с нажимом поправил старик, – не разведчик, не агент. Посланец, стремящийся, идущий ради своей цели, паломник. Дервиш, если угодно. По-русски – странник, ходок. Человек ушел, имя – осталось. Понимаешь, о чем я говорю?
Астманов кивнул, прокручивая мысль о том, что ему вот так, элементарно, по канонам хрестоматийной вербовки, дают агентурное имя. Некстати вспомнилась картина «Ходоки у Ленина». Она была в памяти из детства – висела в вестибюле городской бани в Порт-Ветровске. А Сеид-ака внимательно смотрел на Астманова, да вот беда, научился Алешка прятать предательский блеск и движение глаз за полуопущенными веками и густыми ресницами, давно научился. Много охотников влезть через глаза в твою душу. Самое слабое место у человека…
– Касед, – повторил Сеид-ака. – Араб скажет – касид. Ходок. Ты ведь, все одно, на русском мыслишь. Быть тебе Ходоком. Если кто обратится так – вот тебе и пароль.
Старик распрямился, и Астманов увидел, что он выше его на голову. Твердая, сухая рука легла на его плечо:
– Только, извини за каламбур, ты, Ходок, сюда больше не ходи. Нового не узнаешь, а неприятностей у Исахана и без того хватает. На прощанье расскажу тебе старый анекдот. Дело в Иране было. Курьер бестолковый не запомнил, как зовут хозяина явочной квартиры, как он выглядит. Долго мучился, наконец подсел к веселой компании и рискнул. Изложил пароль, что-то о белом мехари, верблюде, бредущем по пустыне. Получил верный отзыв, чуть ли не в хоровом исполнении, и довесок к нему: «Если тебе нужен шпион Али, поднимись этажом выше». Это – Восток.
Старик отогнул угол ковровой занавески и, пригнувшись, вышел. Астманов не мог ослышаться – уходили черным ходом два человека, а главное – ухо уловило слабый металлический щелчок предохранителя…
Бешеный буйвол
Курсант…Что здесь делает курсант? Астманов потряс головой, в которой будто перекатывалось не меньше килограмма ртути. Вечером справляли отходную майору Варласову – потомственному чекисту из Ленинграда. Большой, похожий на киношного Пьера Безухова, Варласов покидал Афганистан по случаю желтухи. Он-то потягивал из плоской фляжки безалкогольную едкую жидкость с романтическим названием «Бурже», зато остальные, убежденные в том, что «красные глаза не желтеют», усердно хлебали спирт, разбавленный апельсиновым соком.
Тем временем «фантом», с литерами «К» на алых погонах с золотистой окантовкой, явно направлялся в редакцию. Астманов, предупредительно забросив в рот пару серебристых шариков «Джентана», твердо встал в дверном проеме. Кто бы это ни был, но чужим не стоило видеть следы вчерашней битвы с Ивашкой Хмельницким.
– Курсант Судояров. Полковник Рысков направил в редакцию. Я могу увидеть редактора или еще рано…
– Да, – Астманов сглотнул вязкую солодковую слюну «антиполицая», – можете, не рано… Здесь все вовремя.
Внезапно он почуствовал нарастающую волну дурной ярости:
– Вы мне только скажите, это план такой в Союзе – сюда курсантов посылать? Суворовцев не будет? Или этих, юнармейцев с «Зарницы»?
(Тут нужно пояснить ситуацию: минувшим днем Астманову показали генеральный план развития военного городка. На ватмане красовались пятиэтажки ДОСов – домов офицерского состава, клуб, школа и… детский сад. Сущий Кафка! Создавалось впечатление, что советско-афганская кампания мыслилась и в двадцать первом веке.)
Курсант обиделся:
– Товарищ старший лейтенант, я прибыл из военного института Министерства обороны на стажировку. Вся группа здесь. Факультет информации и зарубежной журналистики. Четвертый курс. Спецпропаганда, понимаете? Языки дари, пушту, ну, английский в пределах курса.
Заряд ярости пропал даром.
– Так бы и сказал сразу, – обреченно махнул рукой Астманов, – вам тут самое место. Я и есть – редактор. Как звать-то?
– Алексей.
– Тезка, это хорошо. Жить будешь здесь. Нечего через полосу мотаться. Куртку свою сними, не смущай народ погонами. Не курсант ты, а… – Астманов на секунду задумался, – стажер из Москвы, военный переводчик. Так лучше будет. Оружие получал?
– Нет. Там, в комендантской роте, заморочки какие-то. Обувь хотел поменять, говорят, не положено. – На ногах курсанта красовались легкие шевровые полуботинки.
– Да все найдем, – покорился судьбе Астманов, – заходи, будем чай пить, о языкознании побеседуем, о страноведении, чему еще там учили. Институт-то знаменитый. – Вот еще одна черта молодого Астманова – его с похмелья было легко уговорить на добрые дела. Сам шел, будто искупая вину за невоздержанность, орание боевых песен, борьбу «на руках» и другие безобидные силовые фокусы в пьяном виде. И в этом же виде теорию проповедовал где-то прочитанную, дескать, воин себя после победы полубогом чувствует, желаний не имеет, к гордыне склонен – поэтому прилично ему один раз в десять дней напиваться до скотского состояния, чтобы истинную свою сущность обнажить. Потому что мало героев, которые могли бы победить чувство внутренней вины.
Пока гости просыпались, редактор и стажер успели выпить зеленого чаю, позавтракать сладкими остатками вчерашнего плова (удался он на славу!) и поговорить в меру знаний на фарси. Пушту Астманов осваивал медленно. В Кундузе в основном говорили на узбекском и дари. Судояров же обнаружил неплохие знания обычаев, истории и в разговоре поразил Астманова одной крамольной мыслью, глубины которой и сам не осознавал на данный момент. Речь зашла о книге братьев Стругацких «Трудно быть богом». В изрядной мере афганская коллизия напоминала ту, фантастическую. А что? По европейскому летосчислению здесь как раз процветало Средневековье. «Возможно, афганцы пожалеют, что позвали нас на свою землю. Те же самые, кто просил помочь» – вот какая мысль возникла в незамутненном сознании курсанта! Астманов едва пиалу не выронил:
– Ты этого внизу, афганскому народу, не переводи, дорогой тарджимон. Не хуже Стругацких в историю войдешь. А консулы не дремлют, – Астманов махнул рукой в сторону особого отдела дивизии. – Осваивайся. Скоро труба позовет – двинем с БАПО разлагать моджахедов средствами спецпропаганды.
