– Француз? Парле ву франсе? Или вы на пальцах объяснялись? И почему ты решил, что он француз? Он тебе паспорт показывал?
– Не смейся, Алиша, мне и так плохо. Он на фарси говорит, думаю, он правоверный, наш, только скрывает. Сказал, что его зовут Джастин. Я еще видел, как он свободно во французское посольство заходил. Сначала я «Полароид» купил, сделал снимки монет, потом одну принес. В парке Джастин сам сфотографировал ее, белым карандашом потер, капнул из пузыречка, потом сказал, что согласен на мои условия, но сначала купит только четыре монеты. Хотел, чтобы я деньги в долларах взял. Я испугался, сейчас подделок много в Кабуле, попросил афгани… Через два дня он принес деньги. На Куриной я отдал монеты, а он – афгани. Сказал, что готов купить еще пару монет или любые старинные золотые вещицы. Договорились встретиться через неделю. Вот и все. А дальше ты сам знаешь. Эти люди за мной погнались, хотели затащить в машину, потом начали стрелять…
– Ну и чего ты хочешь? Давай, ищи земляка. Этот «ва дост, ва душман – Султан Али Кештманд» тебе поможет… Заберешь остальное золото, будешь жить, как человек в мирной стране. С таким капиталом – весь мир твой!
– Не издевайся, Алиша, я до Чамана не дойду – убьют. Я не так уж глуп. Лучше здесь повеситься. А там еще мучить будут.
– Ну, не обижайся. Думать надо. И не как твой мушавер. Просто думать. По-человечески, а не по-военному. Ну-ка, встань. Подойди к окну. Распрямись. – Астманов внимательно осмотрел Хайра, как будто тот свалился с неба, подергал его за черные патлы, осмотрел руки с бледными, хорошо отмытыми ногтями. План вырисовывался четкий. И утренняя порция водки не была помехой, недаром великий русский царь начинал рабочий день со стакана водки. Правда, последний монарх России тоже с утра причащался, но пил коньяк и плохо кончил…
– Сиди здесь. Бери словарь. Вот бумага, карандаш. Переводи какую-нибудь херовину. В разговоры не вступай, скажи, что по моему заданию работаешь, и все. Я скоро буду. Да, где ты живешь, напомни?
– В Картайи-Сих. У земляков снимаю квартиру. Но я туда не пойду, – встрепенулся Хайр.
– Пойдешь, если нужно будет. Золото там?
– Пуговицы и чаша в матрасе, а монеты в ножке кровати, справа, где голова.
– Посмотрим, может быть, рискнем.
Астманов засунул пачку афгани в нагрудный карман, остальные деньги уложил на дно парашютной сумки, служившей ему рюкзаком, прибрал на столе следы утренней попойки. Проскользнув мимо комнаты разведчиков, он спустился в крепостной двор и направился к складским помещениям полка. Там всегда было людно, особенно у широченных ворот склада «комсомольских подарков». О, это было особое хранилище. По указанию ЦК ВЛКСМ все областные и республиканские комсомольские организации Советского Союза собирали подарки для воинов-интернационалистов. Радиоприемники и телевизоры, спортивный инвентарь и книги, мыло и одеколон, сигареты и конфеты, бритвы и зубные щетки, мед и целебные бальзамы – чего тут только не было! И все хорошего качества. Правда, до солдата на периферии доходили в лучшем случае дешевые табачные и парфюмерные изделия, много зубных щеток, мыльниц, конверты (цена одна копейка) и прочая муть. Здесь, в этом солдатском раю, Астманов и увидел подходящий объект.
У входа три темноголовых тощих воина чистили кухонными ножами и ложками огромную пластиковую бочку. Действо происходило под присмотром начальника склада – статного прапорщика с орлиным взглядом и пышными усами.
– О, Алеша, говорят, вы вчера славно посидели. Песняка давили. Хотел было к вам, да не получилось, – прапорщик стиснул Астманова в дружеском объятии.
– Миша, да если желание есть, и сегодня продолжим. Тебе, брат, всегда рады.
У Астманова сложились приятельские отношения с начальником склада. Это очень просто – не просите ничего у начальников складов, и они станут вашими друзьями, и сами все принесут, и станут вас уважать. Армия – та же тюрьма, про это и Ленин писал: «Государство… – армия, тюрьмы», – поэтому действовало и здесь святое правило: не верь, не бойся, не проси.
– Мишаня, а что это они скребут? Глазам не верю! Мед?
– Он самый, башкирский. Не пробовал? Ему цены нет! На экспорт идет. Видишь, вроде по всем правилам раздали медок, – бочка пустая. Я ее в вагончик хочу приспособить. Полтонны воды, представляешь? Вот уже две банки наскребли. И третья будет. Нужен мед?
– А квасу у тебя случайно нет? Или бражки? Хотя, если жертвуешь, то я ребятам отнесу. Миша, вот эти бойцы, они откуда? Пехота?
– Да я их припахал. За подарками приехали, пока старший в политотделе разбирается, пусть поработают. Я им тоже банку обещал за работу. А что, смыть было бы лучше?
– Миша, да за это в мирное время судят, а в военное – без суда и следствия. Все на свете херня, кроме пчел!
– То-то же. Старый прапор – мудрый прапор. Но ты офицер, Леша, тебе не понять. Кстати, откуда это, про пчел? Пословица небось афганская?
– Нет, брат, это анекдот, русский. И кончается он так: «А поскольку я мед не люблю, то пчелы тоже херня».
Вежливо ожидая, пока прапорщик отсмеется, Астманов успел подумать, что чем длиннее у анекдота борода, тем меньше людей его знает, а потом, стараясь казаться равнодушным, сказал:
– Миша, вот этого «чижа», слева, дай мне на минутку. Нужно переговорить с парнем. Из дальнего гарнизона воин, вдруг чего расскажет для радио? Я пройду с ним в отряд.
В расположение армейского агитотряда Астманов, естественно, не пошел. А вот у мемориальной плиты защитникам Балахиссара, где журчал родничок, – самое место для разговора.
– Садись. Сполосни руки. Меду место на языке, а не на пальцах. Куришь? Давно здесь, в Афгане?
– Полгода. Сначала учебка в Ашхабаде. Потом – Баграм.
Астманов перешел на узбекский:
– У меня мало времени, чтобы ты мне поверил. Давай так: если я сейчас угадаю, откуда ты родом, какая кровь в тебе течет, то мы будем говорить, а если нет, ты можешь уйти, не слушая меня дальше.
Солдат, чуть помедлив, кивнул.
– Ты родом из Ферганы. Отец у тебя узбек, мать – таджичка. Верно?
– Не совсем. Я ленинабадский, а второе – правильно. Но у нас национальность по отцу ведь пишется?
– Да. Но это неважно. Скажи, что ты думаешь, зачем я тебя отозвал?
– Если вы по поводу того, что меня имамом выбрали… А что я могу сделать? Отказать своим? У русских ребят кресты, иконки – никто не отнимает. А если мы молимся, то такой базар начинается! Вы из особого отдела, да? Со мной уже говорили, пугали. Что я могу сделать – наши все верят в Бога. Не я – так другой. Просто я молитвы знаю – отец обучил.
– Коран читаешь?
– Читаю. Не все понятно. Отец сказал, что пока я среди арабов не поживу – языка не выучу толком.
– Грамотный у тебя отец. Учитель?
– Нет. Мулла. Хаджи.
