Афганцы, на первых порах, к рыбе были равнодушны. Разве что узбеки знали в ней толк. Собственно, рыба не «харам» (запретное), но сидеть с удочкой, когда нужно землю обрабатывать! Пришли «шурави» и показали, что не следует ждать поклева. Бачата быстро сообразили.
Можно встретить очень любопытные, в смысле риска, сообщения о глушении рыбы из ГП-25 (подствольного гранатомета), выстрелами из 120-мм миномета, рыбалке с помощью автомата Калашникова по спинам крупной рыбы – скажем, сомов или толстолобиков.
Рыбными запасами славились реки Кокча, Кундуз, Баглан, Амударья, водохранилище Суруби. Из пород чаще всего вспоминается форель и маринка, усач, толстолобик, сом. Кстати, немногие поначалу знали, что икра, молоки и брюшина маринки ядовиты – особенно весной. Узбеки называли маринку «карабалык» – «черная рыба» – и даже утверждали, что в Бухаре она считалась священной. Ну, в Бухаре раньше все было священным!
Из дичи и зверья наибольшей популярностью пользовались дикие свиньи, утки, каменные куропатки, горные козлы, дикобразы. Впрочем, если удавалось подстрелить сурка, орла или филина, тоже никто не отказывался. Змей и варанов забивали палками, бродячих собак пристреливали и ели. Но вот совершенно никаких сообщений о грифах. Стреляли многие, а вот кто попал или ел – таких сведений нет. К числу диких животных относились отбившиеся от стада бараны и коровы. Таков закон войны и для людей, в том числе. Но обратимся к воспоминаниям участников афганских рыбалок и охот.
«Вышли на озеро, а там еще и уток было много. В ход пошли гранаты и открыли беспорядочный огонь».
«С местной детворой общий язык нашли быстро, они и показали нам рыбные места. Лимонку забросишь – видно было только пузырек. Приходилось конструировать (побольше взрывчатки). Сомов вытаскивали по десять-двадцать килограммов. Мы жили, и местным много перепадало, что нам позже и жизнь спасло».
«Сомов гранатами глушили, а я однажды в запруде из ПМ (пистолета Макарова) подстрелил – прямо под ногами плавал, стервец, грех упускать было! Здоровый – пуля только оглушила».
«В Кандагаре возле отстойника в арыке караси были; правда, удалось поймать только три штуки. Пожарили «дедам» под водку».
«Восстановил «мелкашку», разведка трофей подарила, ржавая, без приклада, и спуск барахлил. Наладил. Оптика, как своя, легла. Потом со свежим мясом проблем не было. Преимущество – бесшумность. А как добился – не скажу».
«Больше мне нравилась охота на дикобраза. Ночью на трех «Уралах», по сопкам, в сторону Шерхана. А если он успевал в нору, то пятьдесят литров бензина – и он почти готовый выбегал».
«Наделали из антенн удочек и ловили форель и какую-то еще мелкую рыбешку».
«Перед Айбаком завалили дикого бычка, килограммов на сто. Черный, рога плоские. Думали – «духи» в кустах шарятся. По ходу из всех стволов! Как решето был. А что с ним делать? Забрали на брезенте».
«В Джелалабаде делали из тростника удочки и ловили карасиков, карпов. На мясо иногда попадался змееголов».
«Трижды ездили глушить маринку. Первый раз население с опаской наблюдало из-за дувалов. Второй раз кам-кам осмелели – начали хватать рыбу, прибитую к берегу. Третий раз мы еще только к речке подъехали, выгружаемся, а местные уже на перекате выстроились в готовности ловить».
«Речку не знаю, рядом кишлак Хаджа-Бахаутдин. Со стороны обрывистого берега завалил из автомата трех сомов. Средний вес тридцать килограммов».
«В Панджшере, горная речка, часто мутная, а рыбешка все-таки была. Брала в основном на связку РГД. Иногда удавалось даже утолить голод».
«На Алихейле, в Нарае, попадались горные козлы. Били их с ПБСом (прибор бесшумной стрельбы). Жесткие – раз, вонючие – два, съедали – три. Варить бесполезно – нужно жарить тонкими ломтями или, как шашлык афганский, мельчить. Зайцев длинноухих, если везло – повкуснее. Собачатину тушили. Но это уже в части. А что было делать, если перевалы закрыты, ни хавчика, ни курева?»
О БОГЕ НА ВОЙНЕ
Сколько верующих на войне – это известно Богу. Но то, что «в окопах атеистов нет», – это знают все, кто в них сиживал.
На афганской войне бывало так: Господи, верую и тем спасен – и: спаси, Господи, уверую! Разница здесь невелика: вера – дар Божий, и никому в нем не отказано. Если отвергали, то по невежеству! Но война – время думать.
Если вас заставляют с отрочества поднимать на смех все, связанное с Богом, убеждают, что религия – опиум народов, мракобесие (!), то поневоле вера природная, заложенная в душе с рождения, таится в глубине души, избегая грязи. Вот потому и не рассуждали особо о Боге открыто. Так, осторожно: «Ну, братаны, Бог не Бог, а что-то же есть, коль вот так повезло?» Словом, не хуже афинян, которые ставили кумирню «неизвестному богу».
Все, кто был на войне, по прошествии лет пришли к Создателю. И нет ничего странного, что путь этот начинался там, где, в малодушии, впору было проклясть самое святое. Кто знал войну, верит и проклиная Бога. Не-сущее не отвергают!
Не следует также корить ветеранов в попоедстве и пренебрежении традициями. Это потому, что официальная церковь часто напоминает им политические органы, особенно когда подпевает власти. Той самой, хер (букву крестовидную) положившую на ветеранов. Это рационально: часто после войн власть меняется, зачем ей платить сполна по долгам предшественников? Да и невозможно это, поскольку война еще та блондинка!
«Понял, что есть Бог. Молитву мать дала еще по призыву. А понял, когда в ноге две дырки – а еще и стрелял, и ползал, ребят поил из фляжки, пока «духов» отогнали. Значит, решил Он, чтобы я жил. Обычно от таких ран, в бедро, умирали».
«Верил. Просил, чтобы самому и другим беды не было. Молитву перед выходом на боевые читал в уме. Были, кто верил, кто не верил, всякие. А разговоров о Боге особо не вели. Пару раз, правда, слышал, после боевых, мол, все же что-то такое есть, потому что если бы не было, то и не рассуждать бы нам сейчас».
«Когда в упор мочат, всему начинаешь верить, а когда выйдешь с переделки, хохот разбирает – это уже крыша едет на определенное время».
«Носил «живый в помощи». И точно знал, что те, за кого молятся дома, – в большей безопасности. Только и самому надо человеком оставаться».
«Обращался, когда припекало. Потом стыдно было, что вот, жареный петух клюнул, и вспомнил о Боге. Теперь понимаю: этот стыд от всякой грязи спасал. Короче, от грехов. Молитву носил, Евангелие карманное – слева, во внутреннем кармане. Правда, был один соблазн: казалось мне, что, вот, потому что я Бога молю, то и другим от этого удача. Вот где гордыня накатила! А ведь было уже за тридцать! Одно могу сказать точно: о Боге в то время не рассуждали. Носишь крестик – носи. Молитва или «тумор» (ладанка с кораническим текстом у мусульман) у каждого почти».
«Это я быстро понял – жизнь и смерть в Его руках, и помощь – тем более. А военное братство – оно от Бога. Просто так на смерть человек за человека не пойдет».
