И Девлет-Гирей громко захохотал.
* * *
Княжеский дом в два жилья стоял особняком от прочих строений крепости, и был окружен небольшим палисадом. Снаружи он казался каменным, но на самом деле из обоженного кирпича был сложен только первый этаж – с высоким подвалом и обширной трапезной, выглядывающей наружу тремя сводчатыми окнами. Второй этаж дед приказал срубить из смолистых сосновых бревен, тщательно замазать глиной и заштукатурить снаружи и изнутри, отчего дом выглядел каменным целиком. Крышу покрывала толстая глиняная черепица – так что, случись в городе пожар, огню пришлось бы приложить немало труда, чтобы найти щелочку для проникновения в княжеские покои. А уж сыплющихся сверху горячих искр и тлеющих щепок, что обычно и разносят пламя по селениям, хоромы Андрей Васильевича не боялись вовсе.
Светелка Софьи находились наверху, в дальнем от дверей углу дома. Вроде и место самое укромное – а смех из нее разносился по всем палатам, заставляя обитателей и гостей невольно улыбаться в ответ.
Бог дал князю трех дочерей, двух из которых потом отобрала пришедшая из литовских пределов холера. Посему младшенькую свою Андрей Васильевич баловал, стараясь не думать о том, что настанет день, когда она покинет эти стены и переедет к мужу. А ведь уже четырнадцатый год пошел хохотушке, можно и под венец идти, коли жених достойный найдется…
Вот и сейчас, едва переступив порог дома, хозяин услышал звонкий, переливчатый смех.
– Дарья Ерофеевна где? – князь снял ерихонку, звякнувшую железными наушами, протянул ярыге и перекрестился на образ Богоматери, висящей под сводом у ведущей наверх лестницы.
– У дочери пребывать изволит, Андрей Васильевич. Купцы греческие с утра приходили, так до сих пор и не спускались.
– Ага, греческие купцы, – кивнул князь, поворачивая в трапезную. – Передай-ка ты ей, что есть я хочу. И голоден вельми.
Купцы оставались извечной головной болью князя. Чернигов стоял на торговых путях, пусть и не очень нахоженных, из моря татарского в северные земли, и из земель литовских и ляхских на Москву. Уж очень удобно получалось с Сейма на Оку товары перекидывать, а уж там и в столицу русскую на ладьях заплыть можно, и в Персию с тем же успехом. В Персию даже проще, потому, как супротив течения нигде плыть не нужно.
По причине этой, товара через город шло немало как в одну, так и в другую сторону. Однако купцы все товар свой дорогой стремились не в слободах ремесленных, торговых, да подольских держать, а за стены крепкие крепостные спрятать. Особливо своего добиться пытались те купцы, что через Чернигов торговали постоянно, склады и сараи их не пустовали никогда, а потому и опасность каждая хоть каким-то, но убытком грозила постоянно.
В первые ряды тут выходили купцы как раз греческие. Будучи единоверцами, жили они, однако, в землях басурманских; товары все норовили увезти в земли османские да и людьми казались странными и скользкими. Во всяком случае, дела свои торговые греки не останавливали ни на день, сколь страшные войны и моры в здешних краях не творились.
Князь, желая справедливость общую соблюсти, пытался склады в местах защищенных по общему равенству распределить: и купцам московским, и грекам, и схизматикам в равной мере. Однако греки справедливость оную воспринимать не желали, пытаясь путями окольными льготы лишние получить.
Любовь воеводы черниговского к дочери мимо их внимания не прошла, а потому подношения и уговоры свои они именно Софье адресовали, на честность княжескую надеясь. Подарки, дочерью принятые, отнимать Андрей Васильевич не станет, серебро купцы сами не примут, а потому придется князю Можайскому о новых снисхождения торговаться.
Черниговский воевода расстегнул крючки юшмана – туговат стал, туговат. Однако же доспех воинский – не кафтан домашний. Надставить не просто, расстегнутым не поносишь. Может, иной раз и обедать не стоило бы?..
– Папа, папа! – первой по лестнице сбежала дочка, и князь понял, что вразумить ее окажется не просто. – Ты посмотри, какое мне дядя Галанис колье подарил!
Сарафан обнажал грудь довольно широко, и Андрей Васильевич увидел, как на чуть смугловатой, загорелой коже дочери лежит широкое колье с коричневатой эмалью, покрывающей золото, с большими белыми эмалевыми лепестками и светло-голубыми сердцевинами, в цвет софьиных глаз.
Да, такое колье он, пожалуй, дочке бы купил.
– Сколько Галанис запросил?
– Так подарок же, папа!
Князь в очередной раз подумал, что покупка по десятикратной цене все равно бы дешевле обошлась, но промолчал – к чему девчонку огорчать?
– Мать-то где, Софья? Пусть велит на стол накрывать. Сейчас и Глеб подойдет…
Глеб тоже был единственным уцелевшим сыном из трех родившихся. Увы, все трое, увидевшие свет после свадьбы, оказались слабыми, и двое мальчиков не пережили первой годовщины. Зато окрепшего Глеба не брали ни холера, ни холод, ни литовские стрелы.
– Садись, Андрей Васильевич, – спустилась сверху жена. В трех одетых поверх друг друга платьях и темном убрусе она казалась дородной дамой, однако впалые, густо нарумяненные щеки доказывали, что на самом деле княгиня не так уж и упитанна. – Сейчас подавать начнут. Гостей сегодня не ждешь?
– Да уж и не знаю ныне, – князь мягко, одними губами расцеловался с супругой. – Греки-то ушли, али меня поджидают?
– Ушли, Андрей Васильевич, ушли. Откушай спокойно.
Из-за татарской осады ни сотники боярские, ни стрелецкий воевода ныне к обеду не появились, а потому за столом собралась только семья – сам князь, дочь, да супруга. К тому времени, пока поели пирогов с капустой, хлопнула дверь и вошел Глеб.
– Благослови Господь, – перекрестился он на образа и тут же сел к столу: – Ты знаешь, отец, что татары мост из заречья к нам наплавляют?
Княжич был в отца высок и статен, носил курчавую рыжую бороду. Ради молодецкой удали голову брил наголо, а доспехом носил ширококольчатую байдану, сквозь которую проглядывал обшитый атласом стеганый поддоспешник.
– То неудивительно, сынок, – пожал плечами Андрей Васильевич. – А ты мыслил, они на город из-за реки полюбуются и назад уйдут?
– Много их, отец…
– Ничего сынок. Даже сотня шакалов не могут заменить одного льва. Дорогая, вели рыбу подавать, заждались уже.
Тем временем сотни русских невольников под присмотром опытных в осадном деле янычар заканчивали накладывать на увязанные одна к другой лодки бревенчатый настил, по которому без задержек сможет пойти многотысячная татарская конница, покатятся повозки с бомбардами, порохом и чугунными ядрами. Полоняне же рыли в указанном им месте, напротив северной башни, яму с пологим уклоном в сторону Чернигова и отвесной обратной стеной.
Сам лагерь, с многочисленным обозом, сотнями шатров для беев и мурз отдельных родов, Девлет-Гирей велел поставить на низком южном берегу Десны, в безопасности от возможной вылазки русских воинов. Правда, большинство нукеров, едва мост открыл путь через реку, устремились к русскому городу, надеясь первыми ворваться за стены, едва только появится такая возможность.
