Чтобы найти истину, каждый должен хоть раз в своей жизни освободиться от усвоенных им представлений и совершенно заново построить систему своих взглядов.
Декарт
На войне
В последние дни июля 1914 года, повредив во время спортивных занятий колено, я лежал в гарнизонном лазарете в Касселе. Родом из Баварии, я в чине фенриха 13-го вюртембергского саперного батальона в Ульме с мая 1914 года находился в Прусском военном училище в Касселе. Заведовавший хирургическим отделением лазарета майор медицинской службы огорошил меня:
— Фенрих, вы повредили себе колено уже второй раз. Эта травма неизлечима. Поэтому едва ли удастся избежать того, что мы возбудим ходатайство о вашем увольнении из армии по непригодности к военной службе.
Однако события помешали моему увольнению. Кассель, как и другие крупные немецкие города, являл собой картину бурного восторга по случаю войны. Теперь ни один человек, обладающий разумом, совестью и любящий жизнь, не мог бы представить себе, что тогда происходило. Некоторые из моих товарищей по военному училищу ежедневно навещали меня и подробно рассказывали о патриотических демонстрациях в городе. Газеты то сообщали о мобилизационных мероприятиях в России, Англии и Франции, то отрицали их, то снова подтверждали прежние сообщения. Взбудораженные событиями, мои товарищи с нетерпением ждали, что их отзовут в войсковые части, к которым они были приписаны. А меня судьба обрекла лежать в постели с ногой в лубке! Я был сильно огорчен этим, злился на себя и на свою болезнь.
Мобилизация, объявленная 31 августа 1914 года, побудила меня покинуть лазарет, несмотря на то что я еле передвигался. Мне повезло: лазарет перестраивался на военный лад, и это облегчило мою задачу. В соответствии с правилами я сдал свою лазаретную одежду, а также принесенную мне библиотекарем две недели назад по его собственной инициативе книгу пангерманиста, генерала в отставке фон Бернгарди «О будущей войне», в которой утверждалось, что Германия может удержать свое место в мире только при помощи оружия.
Я направился в свою войсковую часть — 13-й саперный батальон в Ульме — в скором поезде, переполненном офицерами и резервистами. Наряду с людьми, которые радовались войне, в городах, которые мы проезжали, можно было видеть множество плачущих женщин. В Ульме меня ждало большое разочарование: моя 4-я рота еще 31 июля была отправлена в район Верхнего Рейна. Приписанные к ней по мобилизационному плану офицеры и солдаты уже отбыли туда же. Таким образом, мне пришлось остаться в запасном батальоне, назначенном для дооборудования крепости Ульм. Травмированное колено уже почти не болело. Главной моей заботой было поскорее попасть на фронт.
Между тем кайзер по случаю утверждения первых военных кредитов 4 августа 1914 года произнес в Берлине, в рейхстаге, речь.
«Нами движет не страсть к захватам, — заявил он, — нас вдохновляет несгибаемая воля сохранить место, указанное нам Богом, для себя и для будущих поколений… В навязанной нам обороне, с чистой совестью и не чувствуя за собой никакой вины, мы берем меч в руки… Я больше не знаю партий, я знаю только немцев».
В этих словах я усматривал идею национального сплочения. После пережитых перед войной острых внутренних противоречий это действовало возвышающе и ободряюще, повсюду царила уверенность в победе. Она укрепилась еще больше, когда кайзер заявил одному из вновь сформированных полков перед его отправкой на фронт: «К Рождеству вы будете дома».
Об ужасах войны, от которой должны были пострадать не только солдаты, но и мирное население, я не думал, хотя они были известны мне по литературе, например из «Разгрома» Эмиля Золя и «Севастопольских рассказов» Льва Толстого. Сейчас речь шла, как мне казалось, о судьбе Германии. Во всех казармах толпились добровольцы. Вскоре пришли первые сообщения о победах — взятии бельгийского города Льежа и падении Брюсселя. На русском фронте дела шли, по-видимому, не так успешно.
Наш запасный батальон строил плотину, чтобы подготовить в долине реки Блау, западнее Ульма, район для затопления. Солдаты, большей частью старые ландверовцы, были довольны своими тыловыми обязанностями. Но я, как обер-фенрих и молодой офицер, считал позорным сидеть в тылу и боялся, что попаду на войну к шапочному разбору.
В конце августа из моего батальона были затребованы в качестве пополнения семь офицеров и около трехсот унтер-офицеров и солдат. Меня затребовали персонально, так как я просил своего прежнего командира роты капитана Нейнингера забрать меня на фронт. Фронт требовал людей, и туда надо было отправить почти половину строевого состава батальона. Командир запасного батальона заметил, что, если так пойдет дальше, мы истечем кровью. Его слова показались мне весьма сомнительными, почти пораженческими.
28 августа под звуки песни «Я же должен, я же должен в городок, ты останешься здесь, дорогая…» мы отправились из Ульма. Путь лежал через Биллинген, Страсбург, через Брейшталь к приграничной станции Залес в Вогезах. Жители Вюртемберга и Бадена всюду радушно приветствовали нас. Что же касается эльзасцев, то сначала они держались сдержанно и безразлично, а затем, чем ближе мы подъезжали к франко-германской границе, все откровеннее враждебно.
— Не удивительно, — заметил пожилой офицер резерва. — Большинство эльзасцев не желают знать нас, немцев, они еще помнят инцидент в Цаберне.
После двадцати-двадцатипятикилометрового марша мы прибыли в маленький французский город Сен-Дьена-Меруте, только накануне занятый немецкими войсками. Наконец я оказался в своей старой роте, у капитана Нейнингера, которого очень ценил. Многих своих знакомых я уже не застал: одни были убиты, другие ранены. Как новичка, Нейнингер взял меня в первую же ночь в дозор, чтобы показать, что такое война. Мы привели двух пленных французских альпийских стрелков и потеряли своего унтер-офицера. Доставалось нам порядком: мы строили мосты и дороги, а кроме того, в любое время дня нас использовали как пехоту.
6 сентября рано утром наша рота сосредоточивалась для атаки на опушке леса. Перед нами была французская деревня, дома ее уже пылали, гремел набат. Наша артиллерия в условиях Вогезских гор могла вести только ограниченный огонь. Французы, замаскировав свои позиции, притаились. Началась атака. Едва я пробежал несколько шагов впереди своего взвода, как что-то ударило мне в лицо. Двое моих вестовых потащили меня в укрытие. Кровь хлестала у меня изо рта, я выплевывал зубы. Одна из первых мыслей, пришедших тогда мне в голову, была далеко не «геройской»: «Слава богу, теперь можно будет отоспаться». Однако роту я покидал с тяжелым сердцем. В тылу врач констатировал: слепое огнестрельное ранение в шею, нижняя челюсть разбита и вывихнута.
В Залесе, куда восемь дней назад я прибыл с воинским эшелоном, меня погрузили в товарный вагон, в котором уже лежали примерно полтора десятка тяжело раненных офицеров. Мой сосед, обер-лейтенант, пехотинец с ампутированной ногой, умер по пути в Германию.
