— Но вертолеты Сикорского! — не утерпел Косанович.
— Сикорский из наших, из славян, он придумал нестандартное решение, снабдив мой летательный аппарат вертикального взлета двигателем с пропеллером. Снимаю перед ним шляпу и, присоединяя его вертолеты к списку, остаюсь при своем мнении.
А возьмем автомобили. Знаешь ли ты, на чем перевозили посетителей Чикагской выставки 1893 года?
На электромобилях! А потом все перекинулись на двигатели внутреннего сгорания. И опять я утверждал, что это — тупиковый путь. Только пожжем почем зря нефть и задымим атмосферу. Будущее за электрическими двигателями, черпающими энергию из окружающей среды. И за гибридными двигателями, включающими как один из элементов мои газовые турбины. Но Генри Форд был влюблен в свое детище, оно приносило ему колоссальные прибыли, зачем ему нечто принципиально иное? Все дело в прибыли, в сиюминутной прибыли. Но можно воспрепятствовать продвижению изобретения, а мысль нельзя убить. Человечество, вынуждаемое обстоятельствами или повзрослев, вернется к моим идеям, воплотит в жизнь мои изобретения. И я увижу это!
Косанович какое-то время беззвучно разевал рот.
— Мы все желаем тебе долгих лет жизни, — выдавил наконец он, — но человечество взрослеет так медленно…
«Сказать ему? Намекнуть? — подумал Тесла. — Непременно надо будет. А то у него одни военные секреты на уме. Но не сейчас. В конце, перед самым уходом, его уходом. Запоминается последнее».
— Да, придется запастись терпением, — с улыбкой сказал он, и, не удержавшись: — Всем нам. Но ничего, подождем, нам спешить некуда. Ведь мы из рода долгожителей, не так ли? А живем мы долго, в частности потому, что никуда не спешим, это один из секретов долголетия. Запомни это, Саввушка. Лично я с юношеских лет был уверен, что проживу сто пятьдесят лет, так чтобы заглянуть и в новое тысячелетие. И ведь прожил бы! Но у меня украли эликсир жизни, живую воду, aqua vita. А, ушки на макушке! Но ведь ты, насколько мне известно, не пренебрегаешь этим чудесным снадобьем. Да, я имею в виду виски. Я пил его на протяжении многих лет. Это источник очень полезной энергии, а в энергии я немного понимаю. Конечно, не всякое. Американский бурбон вполне может и сократить жизнь, а вот шотландское средней выдержки, лет эдак пятнадцати-восемнадцати… Они мне напоминало нашу родную самогонку, источник активного долголетия наших предков. И тут, как на грех, объявили «сухой закон». Ты застал фарс, а первое действие было, как водится, трагедией. Это было в начале Первой мировой войны. Мера традиционная, даже Россия с ее бесконечными зимами и трескучими морозами пошла на это, мера вынужденная и для многих категорий населения даже благотворная. Но нельзя же всех стричь под одну гребенку! Я выступил в прессе, назвав этот закон недопустимым нарушением моих гражданских прав. Выступление не возымело действия, наверно, надо было обратиться в Верховный суд. Мне, как законопослушному гражданину, ничего не оставалось делать, как смириться и отказаться от виски, равно как и от вина. Это стоило мне двадцати лет жизни. Боюсь, что больше ста тридцати я не протяну.
Сказано это было нарочито печальным голосом, но в глазах Теслы мелькали веселые искорки. Заметив их, Косанович тоже настроился на легкий лад.
— Ты лукавец, дядюшка, — воскликнул он, — деньги ему не нужны! Да никто в Нью-Йорке не тратил деньги с такой царственной легкостью.
— Ты не можешь этого знать. Когда ты приехал в Америку, я уже стал по-старчески скуповат.
— Кое-что и я застал, и тем легче поверил в многочисленные рассказы.
— Саввушка, никто не мог сказать, что я бездумно расшвыривал деньги, доставшиеся мне тяжким трудом!
— А кто двадцать пять лет жил в «Уолдррф-Астории», самой дорогой гостинице Нью-Йорка, пристанищу герцогов и миллионеров?
— Ну надо же мне было где-то жить. Я же не покупал особняков, что действительно было бы бездумной тратой денег, а всю жизнь, одинокий, скитался по отелям. И что ты имеешь против герцогов? Они, по крайней мере, ведут себя прилично, тихо. Если я сплю два часа в сутки, то я имею право проспать их в тишине. И, кстати, это было совсем не дорого. Верный своим принципам, я тратился только на чаевые и обеды.
— Ага, обеды! Кто вызывал в Уорденклиф лучшего повара Нью-Йорка, чтобы он готовил тебе обеды? — вновь подначил старика Косанович.
— К сожалению, не лучшего, всего лишь шеф-повара «Уолдорф-Астории». Но не мог же я есть абы что, особенно в период напряженной работы. Это была производственная необходимость, не более того.
— А шикарные обеды в той же «Уолдорф-Астории», о которых судачили газеты и домохозяйки, и на которые все стремились попасть…
— Естественно, стремились, всеми правдами и неправдами, — прервал его Тесла, — потому что приглашение на мой обед означало, что человек занимает не просто видное место в обществе, а принадлежит к сливкам высшего общества или обладает каким-то невероятным талантом.
— Это была тоже производственная необходимость?
— Конечно, потому что избранные из избранных отправлялись после обеда в мою лабораторию, где я демонстрировал им свои последние изобретения. Ты можешь предложить лучший способ поиска инвесторов?
Косанович не смог.
— Что же до роскошности обедов, — продолжал Тесла, — то это лишь дань моему перфекционизму. Я никогда и ничего не делаю наполовину. Если уж я устраивал обед, то не оставлял на волю случая ни единой мелочи в том, что касалось кухни, сервировки и обстановки. Я выбирал самую редкую рыбу и птицу, мясо самого превосходного качества, самые изысканные напитки, лучшие марочные вина. Сидя во главе стола, я снимал пробу с каждого подававшегося блюда, и если какой-то соус или вино, неоспоримо высокого качества, казались мне все же недостойными моих гостей, я отвергал их. Должен тебе заметить, что слухи о тех обедах все же сильно преувеличены. Да и продолжалось все это недолго, года два, не больше. Светская жизнь отнимала слишком много времени, отрывала от работы. Я вернулся к уединенному образу жизни, лишь изредка встречаясь с действительно интересными мне людьми: с Марком Твеном, Киплингом, Дворжаком, Падеревским.
Тесла с отрешенным видом поднял глаза к потолку, — его пальцы непроизвольно задвигались, имитируя движения пианиста. Косанович понял, что еще немного — и дядя ударится в воспоминания об исполнении Падеревским Шопена или примется читать наизусть стихи Киплинга, как не раз уже случалось, так, что он поспешил вернуть разговор в прежнее русло.
— А слухи о твоих демонстрациях в лаборатории тоже сильно преувеличены? Рассказывали, что они были эффектнее, чем твои обеды. Ты показывал фокусы, граничившие с чудом. Твои гости делились восторженными впечатлениями с газетчиками, те пересказывали их читателям, и те, зачастую далекие от науки люди, тысячами стекались на твои лекции, шли как в цирк — семьями. И ты полностью удовлетворял их любопытство. Стоял на обширном полотне, сотканном из яростного, слепящего света, твое тело было окружено блистающими искрами, словно щупальцами осьминога, пучки световых игл расходились от спины. Рассказывали, что, когда ты протягивал руки, живые языки пламени срывались с твоих пальцев, словно мириады крошечных снарядов, с такой скоростью, что, казалось, могли пройти сквозь стены.
