Искренне ваша, Кэтрин Джонсон»
«Даже великим нужно, чтобы их иногда гладили по головке и по шерстке, — усмехнулся Саров, — наверно, у Теслы было не так много таких писем, тем более от женщин, вот он и сохранил его в своем архиве, чтобы перечитывать в тяжелые минуты». Он взял следующее письмо.
«13 февраля 1903 года
Уважаемый мистер Морган,
прошу прощения, что причиняю беспокойство, когда ваш ум занят последствиями финансового кризиса, но мое дело не терпит отлагательства. Что я пишу?! Мое дело?! Нет, НАШЕ общее дело не терпит отлагательства. Все свои важнейшие дела я начинал в пятницу, 13, это больше, чем суеверие, это одно из неотъемлемых составляющих успеха. Сегодня именно такой день. После долгих проволочек, связанных в значительной мере с недостатком финансирования, я получил, наконец, все необходимое оборудование. Ещё до полуночи мы начнем его монтаж. У меня нет сомнений, что ровно через четыре недели, в пятницу 13 марта мы проведем полномасштабные испытания и впервые явим миру НАШУ систему. Я не сомневаюсь в успехе. Помешать мне может лишь одно: нехватка денег. На завершение работ и на проведение испытаний нужна ничтожная сумма — пятьдесят тысяч долларов.
Мое последнее предприятие окупило себя более чем в две дюжины раз, а в умелых руках оно даст еще больше.
Помогите мне завершить работу, и вы убедитесь сами.
Срок пришел. Нельзя терять ни дня.
Искренне ваш,
Н. Тесла»
В шкатулке оставалось еще несколько писем, но Саров тупо смотрел на лист, который он держал в руках, точнее, на дату в самом верху. «13 февраля, пятница», — подумал он, перевел взгляд вниз и прошептал:
— Срок!
— Ой! — немедленно встрепенулась Фрэнсис и посмотрела на часы на стене. — Времени-то сколько! Засиделись мы с вами, а ведь вы, наверно, устали, целый день в дороге, за рулем. Вам нужно отдохнуть. В гостиницу вы не устроитесь, у нас в городе большой конгресс по математическому моделированию социальных процессов, все гостиницы забиты под завязку, — тараторила она, не давая Сарову вставить и слова, — да я вас никуда и не отпущу. У меня есть специальная комната для гостей, вы в ней и разместитесь. Нет-нет, вы меня нисколько не стесните. Пойдемте, я вам покажу. А шкатулку вы можете взять с собой, вдруг вы захотите что-нибудь посмотреть перед сном.
Она всунула Сарову шкатулку в руки. Он только подивился: когда же она успела все сложить? И вот он уже идет вслед за Фрэнсис по лестнице на второй этаж.
Вот тут моя спальня, — Фрэнсис показала в один конец короткого коридора, — я ужасная трусиха и даже, когда ночую одна, запираюсь в своей спальне. А вот ваша, — она показала в другой конец коридора, — там тоже есть щеколда, если вы боитесь, — хихикнула она.
— А душ там есть? — спросил Саров.
— Конечно, — ответила Фрэнсис, — там все есть. А если вдруг захотите кофе, или чаю, или печенья, то спускайтесь вниз, на кухню. Спокойной ночи! — воскликнула она и упорхнула в свою комнату.
Щелкнула задвижка на двери. «Во как! — усмехнулся Саров. — Меня, что ли, боится? Неужели я такой страшный?»
Глава 12
«Таинственный незнакомец»
Саров огляделся. Миленькая комнатка! Особенно притягивали взгляд кровать с высоким и, вне всякого сомнения, мягким матрацем и кресло, глубокое и опять же мягкое. «После сегодняшнего дня я имею полное право на отдых, хотя бы для задницы», — подумал он и после тяжелой внутренней борьбы выбрал кресло. С бумагами из шкатулки было совсем просто — если есть Марк Твен, все эти чертежи и счета могут подождать! Хотя читать беллетристику на английском… Несмотря на годы, проведенные в Америке, это было не расслаблением перед сном, а напряжением.
Саров достал рукопись. Перед названием, предваряя его, незнакомым почерком, явно не Теслы, было выведено: № 44. Под ним:
«Старинная рукопись, найденная в кувшине. Вольный перевод из кувшина».
«При чем здесь кувшин? — подумал Саров и, проникаясь еще большим благоговением: — Не рука ли это самого Марка Твена? Что ж, почитаем!»
«Это случилось зимой 1490 года. Австрия, обособившись от всего мира, пребывала в сонном оцепенении. В Австрии еще длилось Средневековье и грозило продлиться на века».
«Вот так вот сразу — Австрия, хотя в то время, насколько я помню, Сербия с Хорватией не были под Австрией, — подумал Саров, — впрочем, какая разница, родился-то Тесла формально в Австрии. 1490 год? Ну да, конечно, Америку еще не открыли!»
«Деревенская жизнь была знакома мне не понаслышке, но вот уже год, как я покинул деревню и с головой ушел в изучение ремёсла. Устроился я скорей необычно, чем хорошо».
«Мне больше повезло, — усмехнулся Саров, — я устроился и необычно, и хорошо».
«Мой мастер — печатник. Это новое ремесло, ему всего лишь тридцать-сорок лет, и в Австрии оно почти неизвестно. Мало кто в нашей богом забытой деревне видел печатный текст, мало кто представлял, что такое печатное ремесло, а уж тех, кто проявлял к нему любопытство или интерес, было и того меньше».
«Ремесло новое, — подумал Саров, — в общем, аналогия понятна: электричество в 1890-м было столь же новым делом, как и книгопечатание в 1490-м, и тоже немного отдавало серой и колдовством».
Затем персонаж, от имени которого велось повествование, alter ego Марка Твена, как сразу догадался Саров, Август Фельднер, шестнадцати лет, подмастерье, принялся дотошно описывать артель печатников, обосновавшуюся в крыле старого замка. Сарова еще в школьные годы научили понимать художественные произведения, точно определять, ради чего они были написаны, распутывать иносказания и аллюзии. Он не сомневался, что описываемая артель — это или лаборатория Эдисона, в которую Тесла попал после приезда в Америку, или все электротехническое сообщество Америки.
«Мой мастер и хозяин Генрих Штейн, дородный мужчина, держался степенно, осанисто, лицо у него было крупное, благодушное, глаза — спокойные, задумчивые; такого не просто вывести из себя. Облысевшую голову его обрамляли седые шелковистые волосы. Он был всегда чисто выбрит, одет опрятно и добротно, хоть и небогато. Ученый, мечтатель, мыслитель, Генрих Штейн больше всего на свете любил учиться, и, будь на то божья воля, он бы день и ночь сидел, упоенно погрузившись в свои книги, не замечая окружающих. Выглядел мастер молодо, несмотря на седину, а было ему пятьдесят пять — пятьдесят шесть лет».
«Точно не Эдисон», — подумал Саров.
А потом пошли члены семьи мастера, сплошь женщины, и «старая Катрина, повариха и экономка, под ее началом были две рослые служанки, Сара и Байка (прозвище), слуга Якоб, и грузчик Фриц. Дальше шли мы, печатники…» Перечень печатников был долог, у каждого были отмечены какие-то характерные детали внешности и поведения, соотнести их с кем-либо из живших в конце девятнадцатого века Саров не мог из-за недостатка знаний. Он бросил это безнадежное занятие и принялся просто читать повесть, наслаждаясь марктвеновским текстом. Промелькнул некий Балтасар Хофман, который «явился издалека с репутацией великого астролога, и тщательно скрывал ее ото всех за пределами замка, ибо не больше других стремился попасть на костер инквизиции». Он был явным шарлатаном. А вот и главный герой!
