От всего этого никуда не денешься: преступления, совершенные тем, кому служишь, отказ что-либо понимать и молчание виновных. В книге «Утонувшие и спасенные» (1989) Примо Леви пишет, что чем дальше от нас события прошлого, тем совершеннее и стройнее становится правда, которую мы сами себе придумываем. Восьмидесятивосьмилетний Миш — прекрасный тому пример. Его «я не знаю» и «я не помню» кажутся искусственными, придуманными. Речь его холодна, бесчувственна, почти стерильна. Так может говорить свидетель, так и не понявший, о чем он свидетельствует. Чудовище неведения и слепоты.
Никола Бурсье
Париж, 12 февраля 2006
Я был телохранителем Гитлера
Меня зовут Рохус Миш. Мне восемьдесят восемь лет, я живу в Берлине, в небольшом домике в спальном районе Рудов. Я один. Моя жена Герда умерла шесть лет назад после долгой болезни. Дочь меня видеть не хочет. Иногда звонит на день рождения. И все. Сейчас я хочу, как свидетель, рассказать о своей жизни, поведать в деталях в той мере, в какой мне позволит память, как же получилось, что молодой человек двадцати трех лет от роду провел пять лет рядом с Гитлером: с мая 1940 года до его самоубийства 30 апреля 1945-го.
Все эти годы я и днем и ночью был в составе личной охраны фюрера, небольшой группы телохранителей человек в двадцать, которая называлась бегляйткоммандо СС «Адольф Гитлер». Пять лет войны я следил за безопасностью Гитлера, передавал депеши, письма и газеты, работал телефонистом в канцелярии и в личном бункере, видел последние недели жизни того, кого самые старые из нас называли просто «шефом».
Я не принимал участия в дискуссиях между фюрером и высшим нацистским руководством. Моя роль заключалась в том, чтобы в любой момент быть под рукой, но всегда незаметно, в тени. Я видел войну из первых рядов, стоя навытяжку, я находился в самом центре власти, к ней не принадлежа. И вот там, в Бергхофе, альпийском шале Гитлера недалеко от Берхтесгадена, в Берлине или в ставках, которые по приказу фюрера понастроили повсюду в Германии и во всей Европе, я улавливал обрывки разговоров, слышал неосторожные слова за дверью, обсуждал с товарищами происходившие события.
За то время, что я провел рядом с Гитлером, и потом, после крушения империи Третьего рейха, я так и не написал мемуары. Ни строчки. Только коротенькую заметку сразу после войны, в которой рассказывал о тяжелых условиях советского плена.
С тех пор как в октябре 2004-го умер Отто Гюнше, адъютант Гитлера, я единственный, кто остался в живых из узкого круга людей, ежедневно окружавших фюрера. Я этим ничуть не горжусь. Думаю, я хорошо выполнял свою работу солдата, не более того и не менее.
Я не был членом НСДАП, немецкой Национал-социалистической рабочей партии. Я не входил в гитлерюгенд. У меня дома нет издания «Майн кампф», и книгу эту я не читал. Чтобы попытаться понять, как я стал телохранителем Гитлера, нужно вернуться вспять, заглянуть в прошлое, задолго до того майского дня 1940 года, когда один из моих начальников в первый раз лично представил меня фюреру в одной из комнат имперской канцелярии.
Детство, счастливое, несмотря ни на что
Я родился в разгар войны, 29 июля 1917 года, в день, когда мужчины отнесли гроб с телом отца на кладбище. Моя беременная мать жила тогда в Верхней Силезии, в Альт-Шалькендорфе, в доме родителей; ей был прописан постельный режим. Сквозь оконные стекла комнаты она видела, как проходит похоронный кортеж с гробом мужа. Она рыдала взахлеб. Звонили колокола. Судя по тому, что мне рассказывали, сцена была ужасная.
Несколькими днями раньше отец вернулся с фронта с тяжелым ранением. Ему едва хватило сил на то, чтобы перед смертью повидать жену. Вот практически все, что я о нем знаю, — за исключением того, что ему было тридцать шесть лет, что был он строителем и что звали его Рохус — странное имя французского, кажется, происхождения, которое значит «красный». Роды начались через несколько часов после того, как тело опустили в могилу. Вполне естественно, что меня нарекли именем отца.
Мать умерла два с половиной года спустя от легочной инфекции, вызванной, скорее всего, осложнениями после тяжелого гриппа. О ней я тоже знаю совсем немного. Воспитали меня ее родители, заменившие мне отца и мать. О своей дочери они говорили очень мало. Ее фотографий в доме не было. Так что нельзя сказать, что, пока я подрастал, меня окружали воспоминания об умерших родителях.
И все-таки детство мое было радостным. Меня окружала простая и спокойная деревенская жизнь. У нас была корова, свинья и гектар земли. В маминой комнате жил теперь ее брат. А у меня был отличный приятель, Пауль, сын наших соседей, — с ним вместе мы рыбачили и катались на велосипедах. Я понемногу читал, в основном рыцарские романы пера Генриха фон Плауэна, истории сражений, Крестовых походов и осад. Когда мне было пять лет, старший брат умер: от холодной воды остановилось сердце, когда он упал в нашу речушку во время игры с приятелями. И снова траур, но о нем я почти ничего не помню.
За столом я очень любил слушать деда. Он был чернорабочим на больших стройках. Любил подолгу рассказывать о том, как здесь, в Берлине, принимал участие в строительстве канала Тельтов. Случалось ему вспоминать и очень мучительный эпизод, когда в 1871-м во время войны с Францией его отказались зачислить в ряды немецких вооруженных сил. Об этом он до сих пор говорил с трудом.
Дед был человеком прагматичным, принципиальным, с тяжелым властным характером, настоящий пруссак. Со мной он не лютовал, но уж если что-нибудь говорил, его нужно было беспрекословно слушаться. Для него само собой разумелось, что я получу профессиональное образование и буду добывать свой хлеб ручным трудом. Он без конца повторял: «Поучиться успеешь потом». Однажды к нам пришел директор школы и стал объяснять, что я обязательно должен продолжить школьный курс и что меня нужно записать в лицей в соседнем городке Оппельн (сейчас город Ополе в Польше).
Дед не уступил. Он упрямился, повышал голос. Сам он считал, что, поскольку я весь год получал отличные отметки по рисованию, будет вполне логично, если я выучусь на художника. Мысль эту поддержала моя двоюродная сестра, оказавшаяся в тот момент в комнате. Она предложила немедленно рассказать все мужу, который должен был помочь мне получить место ученика в мастерской в небольшом саксонском городке Хойерсверде. Почти сразу после разговора директор школы ушел. Не знаю, что он подумал. Все, что я помню, это что они предупредили мою официальную опекуншу, мамину сестру, жившую в Берлине, и несколько недель спустя собрали мои чемоданы. Мне пришло время уезжать.
Я оказался в Хойерсверде в 1932 году, еще подростком. Люди, которые занимались моим образованием, полностью взяли меня под свою опеку — в то время это было обычным делом. Они меня кормили и выделили для жилья комнату, от которой у меня не было ключей. Чтобы вечером попасть к себе, приходилось дожидаться их возвращения.
