Таким образом, ни конным, ни спешенным толпам не удалось прорваться за валы; бывшие при отряде погонщики-киргизы были спрятаны за кули с провиантом и дивились хладнокровно русских, которые, покуривая свои носогрейки и распевая песни, спокойно метили в налетавшие толпы!
Потеряв много людей и лошадей убитыми и ранеными (более 30 тел осталось не подобранными около бивака), хивинцы прекратили атаки и скрылись за бугор.
Настала ночь: хивинцы пытались подползать к нашему отряду, но были прогоняемы выстрелами; однако ж стрелки хивинские успели выкопать себе ямы в снегу вокруг отряда, саженях в 50 от него, а с одной стороны возвели из снега нечто вроде башни и, пользуясь тем, что наши развели огни для варки пищи или чая, они открыли весьма меткий огонь, который сильно беспокоил наших, но как при отряде осталась большая часть верблюдов, то их и подняли на ноги, закрывшись ими с трех сторон, а с четвертой, откуда неприятель вредил наиболее, из снеговой башни вызванные охотники сделали вылазку и прогнали неприятеля штыками; костры, однако, пришлось потушить. Таким же порядком очищены были и прочие фасы.
Хивинцы попробовали тогда последнее средство: двое из них, подскочив на ружейный выстрел, стали уговаривать киргиз и татар, бывших в отряде, перейти к ним, как единоверцам, обещая за то всякие блага, но ружейные выстрелы отвечали на это воззвание так красноречиво, что хивинцы удалились окончательно. Прождав новых нападений всю ночь под ружьем и не видя утром ни одного неприятеля, Ерофеев послал казаков на бугор осмотреть окрестности. Казаки нашли по следам, что хивинцы потянулись в направлении Хивы. Тогда посланы были на Эмбу два доброконных казака с донесением о стычке. Перовский был очень обрадован, представил Ерофеева к ордену Владимира 4-й степени с бантом и к чину, а нарочным, доставившим добрую весть, дал по Георгию, равно как и барабанщику и 11 охотникам; унтер-офицера же, командовавшего охотниками, представил к чину прапорщика. Офицерские награды, по званию главнокомандующего, он мог бы дать и сам, но полагал, что отряд еще не вступил в хивинские пределы, а следовательно, и власть главнокомандующего покуда еще не принадлежит ему.
Впоследствии сделалось известным, что партию хивинскую вел сам Куш-беги (военный министр) и что аргамаки их почти все погибли от стужи и бескормицы, а затем пришлось погибать и всадникам: только до 700 чел. вернулись в Хиву, и то в самом жалком виде.
Во время нападения хивинцев на Ак-Булак в укреплении не было ни одного убитого и раненого; а хивинцы оставили около самого укрепления более 10 тел, которые так и лежали всю зиму; в отряде же штабс-капитана Ерофеева убито 5 чел., ранено 13 чел., угнано неприятелем 31 лошадь и 41 верблюд; убито 4 лошади и 17 верблюдов. В числе убитых показан и попавшийся в плен рядовой, тирански замученный хивинцами: найденное тело его оказалось обожженным, колени проколотыми и сквозь них продета бечевка. Несчастный был изжарен живым, подвешенный за ноги и за руки над костром.
Хивинцы оставили около 36 тел. Для устрашения наших лаучей и почтарей-киргизов Куш-беги велел казнить захваченного с почтой нашего киргиза, ехавшего с Эмбы в Чушка-Куль. После долгих истязаний несчастный был разрублен пополам по поясу и обе половины поставлены по обе стороны дороги. Рот был набит сургучными печатями, сорванными с пакетов, и мелкими кусочками изорванных писем и казенных бумаг… Так его и нашел отряд Ерофеева, когда двинулся с кровавого бивака к Чушка-Кулю.
Ложные слухи, посеянные хивинцами между степными киргизами, о многочисленности их сил, о присоединении будто бы к ним кокандского войска; угрозы хивинского хана, религиозный фанатизм, внушаемый лазутчиками, которые и самое поражение хивинцев под Ак-Булаком выставляли победою над русскими, — все это подействовало на лаучей до того, что 31 декабря, во время сборов к выступлению первой колонны с Эмбы в Чушка-Куль, они собрались толпою, человек в 200, и объявили положительно, что далее не пойдут. Еще ночью несколько десятков лаучей со своими верблюдами ушли тайком в свои аулы. Даль говорит, однако, что бежало только 6 лаучей, но захватили они 18 лучших верблюдов, и, конечно, с запасами, иначе бы им не дойти до дому.
Несмотря на сделанные бунтарям увещания, толпа не только не расходилась, но беспрестанно увеличивалась, с криками и угрозами. Перовский сам вышел к ним и объяснил, что они наняты на весь поход до его окончания и потому не имеют права отказываться и покидать отряд самовольно, да еще в такую трудную минуту. Киргизы возражали, что у них и без того пала половина верблюдов, а дальше и остальные передохнут, денег же за палых верблюдов им не платят, несмотря на обещание. Перовский объяснил им, что за палых верблюдов условлено платить по возвращении из похода в Оренбург, а не здесь в степи.
Киргизы, однако, никаких резонов не принимали и кричали: «Бармас! Бармас!» — «Не пойдем». Перовский велел войску немедленно окружить буйную толпу и объяснил киргизам, что он выступил в поход по воле Государя Императора, что посему всякий находящийся в отряде должен слепо повиноваться приказаниям, в противном случае, как ослушник воли царской, будет примерно наказан; что киргизов в отряде кормят хорошо, дают мяса и круп более, чем солдату, что неприятеля им бояться нечего, — пример: дело Ерофеева, где киргизы лежали за кулями, а дрались только русские, и потому убитых и раненых между киргизами нет; потом приказал, чтобы все благомыслящие отделились от безрассудных и стали на указанное место. Некоторые увидали, что мимо них прошли рабочие солдаты с лопатами и кирками рыть могилы, а другие с ружьями, и, сообразив, что это недобрый знак, бегом перебрались на правую сторону. Мало-помалу толпа начала редеть, киргизы один за другим переходили к указанному месту; но 7 человек упорно оставались и объявили решительно, что не пойдут далее, несмотря на угрозу расстрелянием.
Их тотчас же окружили казаки, и Перовский, для примера другим, велел тут же на месте расстрелять одного из главных зачинщиков; киргиз без сопротивления пошел к могиле и только простился с товарищами. Грянули 12 выстрелов, и упрямец свалился в яму…
— Следующего! — крикнул Перовский. Повторилась та же история со вторым.
— Следующего!
[23]
Но тут остальные упрямцы и вся тысячная толпа лаучей убедились, что Перовский действительно имеет право их казнить смертию без суда (чему они не верили), и все бросились на колени, прося пощады, слагая вину на казненных и обещая впредь во всем повиноваться беспрекословно.
Перовский сказал им, что прощает их в уважение просьбы султана-правителя Бай-Мухамеда, и те бегом и кувырком пробрались между лошадьми и казачьими пиками на правую сторону, к праведным.
Случай этот повел, однако, к смене Циолковского: обнаружилось его жестокое обращение с несчастными лаучами, которое, вероятно, и было главною причиною бунта… Только в официальном донесении об этом умолчали и свалили всю беду на каких-то лазутчиков… Обнаружилось также, что Циолковский отхлестал нагайкой часового, а в военное время за это, по артикулам Петра Первого, по головке не гладили.
