Все сардари и бии, по-видимому, приняли приказание с подобающим благоговением и готовностью немедленно его исполнить. Отделения Джиминеево, Баимбетово, Джарово и Табушево обязались выставить по 700 верблюдов, адаевцы — 200. Бии обещали собрать на всякий случай и больше, с тем, что излишек будет им возвращен. Табушевцы и баимбетовцы, на третий уже день, выставили по 800 верблюдов. Не то было на Бузачи.
27 января, пройдя Каратау, Ломакин стал на ночлег у кол. Катыкую. Здесь прискакал к нему один из посланных им, за две недели до этого, на Бузачи, бий Кабак Эрмамбетов
[42]
с известием, что заведующий бузачинским наибством киргиз Кафар Караджигитов явно перешел на сторону Хивы и взволновал народ. Ломакин Кабаку не поверил, так как Кафар прислал сначала 18, а потом еще несколько штук верблюдов…
По заявлению Ломакина, киргиз этот, со времени назначения его помощником мангышлакского наиба, отличался примерным усердием, был «правою рукою» пристава «во всех важных распоряжениях по краю, как при сборе контрибуции, податей, так и по разбору разных запутанных дел». Сделав этого киргиза своею правою рукою, русские пристава, естественным образом, придали ему огромное значение в глазах народа. Значение это усиливалось еще тем обстоятельством, что Кафар был родным братом тому бию Калбину, который служил при Рукине дистаночным, взбунтовал народ в 1870 году, бежал после неудачи в Хиву, исключен в числе шести главных виновных из амнистии и пользовался тогда в Хиве громкою репутациею. Назначенный в последнее время правителем Ургенча, Калбин, все время подбивавший брата к измене, успел, наконец, соблазнить его приманкою ханских милостей.
До 26-го числа все население было спокойно, никаких подозрений относительно Кафара не возникало. В ночь на это число «правая рука» зажгла призывные огни на священной горе Чапан-ата. Кафар получил из Хивы настоятельные требования от брата, от диван-беги и даже от самого хана, хлопотавших о возбуждении таких затруднений в пределах нашей территории, которые бы отвлекли наши силы от самой Хивы.
Совершенно по-христиански левая рука не знала, что творит правая, и потому нисколько не удивительно, что возмущение на Бузачи озадачило Ломакина, как «обстоятельство, которое, — по его словам, — менее всего можно было предвидеть и которое поразило всех нас своею неожиданностью».
Кафар объявил собравшемуся народу, что Ломакин под величайшим секретом сообщил ему о намерении своем собрать с народа не три только тысяча верблюдов, как потребовал на первый раз, а еще 9000, да столько же лошадей, да еще 6000 баранов, и наконец, 1000 джигитов из лучших семей, в передовой отряд при движении на Хиву, чтобы гибли в первую голову!
Чтобы придать еще более вероятия этой выдумке, Кафар приплел сюда еще одну тайну: Ломакин хочет взять с киргизов кун (штраф за пролитую кровь) за Рукина и за Маяева по 6000 баранов, а за простых казаков по 1000. В случае неисполнения этих требований кавказские войска пройдут с огнем и мечом все аулы…
Единственным средством избежать этой напасти было, конечно, переселение в Хиву, куца зовет сам хан, обещая Кафару г. Порсу, а каждому сардарю и бию по 1000 тиллей и по участку земли. Несогласие на призыв хана повлечет за собою полное разорение от высланных хивинцами партий. Прокламация хана, с его собственною печатью, была показана народу и не оставляла места никакому сомнению… Хан хлопотал, главное, о том, чтобы киргизы не давали верблюдов: «Русские без верблюдов все равно, что птица без крыльев», писал он.
Малочисленность русского отряда и разбросанность его (одна сотня на Бузачи, а другая с 80 стрелками на пути в Биш-Акты), казалось, еще более подзадоривали буйных адаевцев попытать еще раз счастья…
Множество кибиток поспешно снялось со стойбищ и потянулось к Устюрту. Посланные Кафаром вестники быстро разнесли принятое народом решение по всему Мангышлаку, а джигиты Ломакина почти все были задержаны. Некоторым, впрочем, удалось спастись от преследователей, и на другой день после Кабака прискакали еще несколько человек, подтвердивших полученное уже известие.
Чтобы не дать разгораться бунту и не попасть самому в затруднительное положение, Ломакин решился немедленно же отложить намерение собирать верблюдов на Биш-Актах и свернуть на Бузачи, где кочуют самые дикие, самые буйные отделения адаевцев. Надобно было отрезать Бузачи от остального Мангышлака и выручить дагестанскую сотню, очутившуюся в самом серьезном затруднении.
28 числа отряд выступил по новому пути и ночевал у кол. Куркрукты; 29-го, до света, двинулся далее к кол. Джангельды, причем вправо от колонны отправлен был взвод казаков с несколькими джигитами, наперерез караванам кочевников, спешивших к Устюрту. Хорунжему Кособрюхову приказано было отнюдь не употреблять оружия, а постараться подействовать на киргизов увещаниями. Вслед за Кособрюховым двинуты были, с половины дороги, и остальные взводы, которым и удалось действительно успокоить встреченные ими на ходу аулы. На привале у Джангельды получено было известие, что по берегу Кара-кичу пробирается к Устюрту множество аулов, стада которых покрывают почти весь берег этого залива. Воротившаяся с увещаний сотня немедленно послана была для новых увещаний. 3 взвода (до 70 человек) с сотником Сущевским-Ракузою пошли вперед; остальной взвод, прикрывая нарезное орудие, шел под начальством самого Ломакина следом. Сотник Ракуза настиг беглецов у могилы Туркмен (подле горы Кара-Тюбе); навстречу ему отделилось от 300 до 400 всадников, вооруженных дубинами, айбалтами-топорами, пиками, саблями, а некоторые и ружьями. Среди них развивался красный значек, сделанный из большого платка, привязанного к пике.
На всякий случай Ракуза развернул фронт, остановил сотню и стал поджидать толпу. Выехавший вперед переводчик Косум напрасно тратил свое красноречие, напрасно уверял, что все слухи ложны, что распущены они злонамеренными людьми, что лучше бы сделали киргизы, если бы воротились на места, а то на Устюрте морозы, скоту будет плохо…
В ответ на это раздались неистовые крики и несколько ружейных выстрелов. Сотня вынула из чехлов ружья и с гиком понеслась на толпу… В 25 шагах передняя шеренга сделала залп, на который киргизы отвечали также выстрелами, а затем, пустив в казаков дубинами и топорами, схватились врукопашную. Оставшиеся у казаков заряженные ружья и пистолеты были разряжены в упор. Схватка продолжалась недолго: заметив, что шашки не прорубают ваточных халатов, казаки выхватили кинжалы, чем и кончили бой. Киргизы бросились кто куда, казаки увязались были за ними, но были собраны по аппелю.
Окружающие высоты были усеяны зрителями, не принявшими никакого участия в бою. Разбитая партия, отбежав с версту, стала снова собираться. Тогда сотня, зарядив ружья, пошла на них рысью. Киргизы не думали дожидаться встречи и окончательно рассеялись.
Потеря сотни состояла из 16 легко раненых пиками людей (в том числе оба офицера) и трех лошадей. Киргизы оставили 22 тела. Отбито до ста коней и десятка два рогатого скота, которые и отправлены к отряду под присмотром джигитов. Подобранные пики и топоры были поломаны и зарыты в землю.
