Самое же главное — это очевидное нежелание их затевать ссору. Все рассказы Маркозова, в официальных донесениях его, что туркмены спешили на помощь к Хиве и не пошли только потому, что он отнял у них верблюдов, имеют в наших глазах совершенно другой смысл: туркмены рады были уйти хоть к черту, именно потому, что у них отнимали верблюдов! Персидская граница их не спасла, они бросились в степь и тут действительно нашли спасение. Несколько оплошных аулов, правда, попались, но это весьма слабая потеря для целой массы народа.
Что ограбленный до нитки кочевник юлит и вертится вокруг отряда, чтобы добыть назад своих верблюдов, это весьма естественно и совершенно законно: если мы практикуем с дикими право силы, то должны помириться и с правом частной войны. Каждый туркмен вел свою маленькую войну и сам за себя. Если, при нападении на аул, мы встречаем толпу, то это весьма понятно; если эта толпа защищает своих верблюдов и баранов, то это опять-таки совершенно понятно и законно. Какой, например, мы имели резон отнять все имущество, «расчебарить», как говорится, аулы, сидевшие на Игды? Где же им сидеть, как не на воде! А что они кочуют в степи, когда в ней есть корм, то это их старинное право; самые колодцы они копали именно для этой цели, а никак не для русского отряда!
Итак, резон простой: «Нам нужны верблюды и бараны, — давай добром, коли честью просим, а не то…»
Туркмены теперь очень хорошо знают, что следует после «а не то», и благоразумно снимаются с колодцев при нашем приближении!
Это ли союзники Хивы?
Да мы собрали бы горящие угли на голову хана, если бы нагнали в его ханство всех туркмен и киргизов: со своими стадами они, как саранча, объели бы все ханство в самый короткий срок! Кочевка есть вопрос жизни и смерти. Вольный степняк вступает в подданство, платит подати — только не гони его с пастбищ. Зимой ему надо кочевать в другом месте, часто в пределах другого государства, он и там платит дань, его уже поджидают сборщики!
Никто никого на свою кочевку даром не пустит, и потому каждый род кочует на своем месте, закрепленном за ним «давностью». Баранты, междоусобия и бесконечное кровопролитие явились в степях именно вследствие нарушения границ летовок и зимовок. Род, права которого нарушены, отгоняет скот — барантует… и пошла усобица на много лет: счеты растут и путаются.
Не то ли же самое делается и у нас: землевладелец, увидав на своих хлебах, на своих лугах чужую скотину, без дальних околичностей загоняет ее в свой хлев и требует выкупа за потраву. Та же баранта и так же нередко сопровождается драками.
Заатрекские туркмены летуют по сю сторону Атрека, т. е. в наших пределах. Они, значит, двоеданцы. Бить их и грабить за то только, что они не остаются за Атреком, не только несправедливо, но и противозаконно. Мало того — бесчеловечно. За Атреком нужда может продержать их всю зиму, да и то скот к весне еле жив. Волей-неволей они должны искать новых пастбищ, иначе весь скот их погибнет, а затем придется гибнуть и им. Потянулись туркмены на летовки, а на пути стерегут их русские отряды — берут свою долю со скота! Туркмены переменяют путь, идут в обход — новая беда: их обвиняют в намерении перейти к неприятелю!..
Несомненно, читатель видит теперь, что все обвинения против туркмен — явная натяжка, имевшая целью, во-первых, оправдать насильственные меры, принятые красноводцами для добывания верблюдов и порционного скота, а во-вторых, найти в этом особенную заслугу: туркмены-де отказались от союза с Хивою, и потому задача оренбургского и туркестанского отрядов значительно упростилась!
В глазах туркмен красноводцы, а за ними, значит, и все русские, просто-напросто барантачи, и если при отступлении Маркозова туркмены все время сопровождали отряд и беспокоили его, то это совершенно естественно: так слабые ласточки преследуют коршуна…
И так на большой безводный переход, если его начинаешь не с реки, а с колодца, нельзя посягать большими эшелонами. Так как никаких средств не хватило бы тащить с собою столько воды, сколько нужно, то пришлось бы все бочонки и бурдюки целого отряда отдать в один первый эшелон, который, перешагнув безводную пустыню, переслал бы эти сосуды назад ко второму эшелону и т. д. Это заняло бы много времени, но это единственное средство.
Отряд мог бы это сделать, но… у него не хватило бы хлеба! Как, и хлеба?! Да, такова действительность…
Казалось бы, какая простая задача: измерь циркулем расстояние по карте, прикинь на неверности, на рельеф местности, сосчитай затем, сколько будет переходов, сколько надо дать дневок, и получишь число дней марша. Ты знаешь, ты должен знать, коли носишь мундир Генерального штаба, сколько полагается сухарей, крупы и прочего на каждого солдата. Если в пути надобно пробыть два месяца и придешь прямо к магазину — бери продовольствия на два месяца, а если придешь к степному колодцу, где не достанешь ни зерна — бери на три или на четыре. Далее — простая арифметика: по числу людей узнаешь число пудов продовольствия, по числу пудов узнаешь, столько надобно верблюдов. Введя в задачу, что верблюды слабы и что кроме хлеба надобно еще везти с собою воду, а для казаков еще овес, — число верблюдов и определится. Если их недостает, если бочонков для воды мало, если провианта только на два с половиною месяца, когда надо на четыре, — ясно, что идти нельзя, или придется уменьшить отряд наполовину.
Маркозов хвалился, и все были уверены, что он придет раньше всех, — значит, рассчитывать на чужой каравай было нечего. В Измукшире никто ему запасов не приготовит, — значит, и на дальнейшее движение он должен был иметь свои собственные запасы. А между тем он берет сухарей только на 2 1/2 месяца, а крупы только на 2 месяца!
138 вьюков сухарей или двухнедельный запас был брошен первыми эшелонами тотчас по выступлении из Чекишляра, и отряд имел уже всего довольствия поровну: как раз на два месяца!
Но в два месяца дойдешь только до Измукшира и то с одним первым эшелоном, остальным с пересылкою сосудов пришлось бы сосредоточиться у этого колодца разве через месяц. Чем же кормить людей?
Отряд выступил из Чекишляра 19 марта, 21 апреля был на Бала-Ишеме; если бы 23-го он продолжал движение, то 26-го был бы на Орта-кую; здесь дневка. 30-го на Даудуре, и здесь надобно дождаться всех эшелонов, чтобы отобрать у них бочонки. Последний эшелон мог бы прийти только через 6 дней (ему ведь начинать от Игды), значит, 6 мая мог бы тронуться первый эшелон и 19-го прийти к Измукширу. Как раз в этот день съедается последний сухарь!
Что же дальше?
Кажется, ясно: голодная смерть!
Оренбургский отряд в этот день выходил из Ходжейли к тому месту, где значится по картам никогда не существовавшая крепость Бенд. Туркестанский отряд только что начал переправу через Аму-Дарью у Шейх-арыка. Ни тот ни другой отряды, очевидно, ничем бы помочь не могли: один был в трехстах, а другой в четырехстах верстах!
Если нижние чины не знали, насколько они обеспечены, то начальники частей, конечно, не могли этого не знать, а сам Маркозов должен был знать еще в Чекишляре, что до Измукшира он не дойдет.
