— Меня зовут Хозе, — сказал паренек с белозубой улыбкой, отворяя перед Иваном дверцу старенького «пикапа» с брезентовым верхом.
Хозе вел машину лихо и бесшабашно. Они неслись по улицам Санта-Риты, почти полностью пренебрегая правилами уличного движения.
Промелькнул отель, в котором Иван ночевал, затем мрачное здание бывшего Комитета общественного спокойствия. Вскоре дома стали пониже, улицы — поуже.
— Я знаю, ты русский, — сказал Хозе.
— Русский, — с улыбкой подтвердил Талызин.
— У каждой страны есть свой поэт, — продолжал Хозе после паузы. — У вас Пушкин. У нас Рамиро Рамирес. Я многие его стихи знаю наизусть…
— Я тоже знаю Рамиреса.
— О! — Хозе с уважением посмотрел на Ивана.
Машина вылетела на мост. Под колесами гулко загрохотали старые бревна. Талызин посмотрел на желтые волны реки.
— С этим мостом связано начало одного из важнейших революционных событий нашей страны, — чуточку торжественно произнес Хозе, кивнув в окно. — Когда-нибудь я расскажу об этом.
— Кем ты работаешь?
— Машину вожу с медными слитками. Тридцать тонн.
— Хорошо идет работа на руднике?
— Да как сказать… — неопределенно протянул Хозе. — До последнего времени все было как надо. А сейчас стало неспокойно…
Город кончился. Дорога все время ползла в гору. Постепенно менялся пейзаж. Округлые холмы, покрытые незнакомой Талызину растительностью, все чаще переходили в голые каменистые скалы.
Иван жадно глядел по сторонам, словно губка впитывая впечатления. Ему казалось, что когда-то давно он уже бывал здесь. Быть может, это чувство было связано с тем, что он много читал об Оливии.
Глубоко в ущелье мелькнул целый лес труб. Дым, скученный в одно огромное облако, был неправдоподобно зеленого цвета.
— Плавят медь. — Хозе откинул волосы со лба и, уверенно крутя баранку, негромко продекламировал:
Утоли мои печали,
Пламенеющий закат,
Дерзко всхолмленные дали
И медеплавильный чад…
— Чьи это стихи? — спросил Иван.
— Рамиро. Они еще не опубликованы. Рамиро читал их на днях перед рабочими, на комбинате.
— А сколько у вас рабочих?
— Шестьдесят тысяч.
— Целый город!
— А людей не хватает.
Наскоро перекусив на заправочной станции, они двинулись дальше. Хозе предложил полазить по горам, подняться на вершину, с которой, как он уверял, виден действующий вулкан — «тот самый», приманка и отрада туристов со всех концов света, — но Талызин отказался: ему не терпелось добраться до места и приступить к работе.
Теперь дорога то извивалась серпантином, то вдруг вгрызалась в гору напрямую и ныряла в тоннель, то шла над самым краем пропасти, такой глубокой, что если посмотреть вниз, холодело сердце.
Неожиданно Хозе сбавил ход.
Сразу за поворотом неожиданно для Талызина показался комплекс зданий.
«Обогатительная фабрика меднорудного комбината. Народное предприятие», — прочел Талызин на табличке, когда они подъехали поближе.
— Пробежимся по цехам? — предложил Хозе, лихо притормаживая.
Они вышли из машины и, миновав охрану, направились к десятиэтажному зданию, похожему на аквариум. Хозе здоровался с каждым встречным — его тут знали все.
— Руда на фабрику идет с шахты, — сказал Хозе.
— А где вагонетки?
— Руда поступает сюда по подземным трубам, — пояснил Хозе.
Они остановились.
— Раньше все это, — сделал Хозе широкий жест, — принадлежало иностранным компаниям. Теперь предприятие национализировано. Прежде рабочие жили в ужасных условиях. Я-то этого не видел, но те, кто застал… О том, как жили рабочие на руднике, тебе расскажет Франсиско Гуимарро, он работал здесь.
— Это тот, который привез нас утром к президенту?
— Он самый.
От посещения обогатительной фабрики в памяти Талызина остались размах, масштабность предприятия. Перед глазами плескались тяжелыми волнами циклопических размеров бассейны, где шевелилась, словно живая, темная плотная масса. Это была измельченная медная руда.
Хозе и Талызин на фуникулере поднялись к медеплавильному заводу, расположенному высоко в горах.
Завод явно нуждался в реконструкции — Талызин понял это с первого взгляда.
Они вошли в конверторный цех. Стенами цеха служили бока скал, лишь слегка обтесанные. Они источали жар. Скальные стены были покрыты толстым слоем копоти и гари. Пламя в конверторных печах гудело грозно и устрашающе.
Рабочие, обслуживающие печи, носили на лице повязки, оставляющие открытыми только глаза. Среди волн дыма они походили на привидения.
Хозе что-то сказал нескольким рабочим — что именно, Иван не разобрал из-за грохота, — но люди у печей стали проявлять к нему знаки внимания.
Сделав несколько шагов, Талызин нагнулся я поднял кусок ноздреватого шлака красного цвета. «Возможно, в отходы попадает медь, — подумал он, пряча шлак в кардан. — Нужно будет отдать в заводскую лабораторию. И вообще посмотреть, как она работает».
Близ крайнего конвертора их остановили.
— Сейчас пойдет медь, — сказал дочерна закопченный рабочий. В голосе его звучали торжественные нотки. — Сеньор руссо может посмотреть, если пожелает.
— Меня зовут Иван, — произнес Талызин и крепко пожал руку рабочему.
— О, Иван! Хорошо, — расплылся рабочий в улыбке.
Повязка его сбилась, обнажив худые, глубоко запавшие щеки, изрезанные густой сетью морщин. Какого он возраста? Это мог быть пожилой человек, но мог быть и юноша.
Несколько умелых ударов ломом — и медь хлынула из образовавшегося отверстия неожиданно тонкой, ослепительно яркой струей. Небольшие изложницы, пододвигаемые рабочим, заполнялись одна за другой.
Подошел подсобник с лейкой. Струйки воды, встретившись с расплавленным металлом, зашипели, вмиг образовав облако белого пара. Слиток затвердел.
Рабочий осторожно поддел его ломом. Медь червонно поблескивала, в капельках воды она выглядела удивительно красивой.
Следующий рабочий отработанным движением опрокинул изложницу в канаву, дно которой было выложено плиткой. По канаве струился мутный поток. Он-то и охлаждал окончательно плитки меди.
Рядом, на специальной площадке, стояла длинная шестиосная платформа, больше чем наполовину заполненная слитками. Резиновые шины колес были почти стерты, и Талызин подумал, что вести такую махину по горным дорогам, которые они только что преодолели, — дело нешуточное.
