Севастополь был главной базой Черноморского флота, и его подземные склады, хранилища и штольни, недоступные для авиационных бомб, ломились от всевозможных запасов, в том числе и снарядов. Всех марок и калибров. А время было тревожное, немецкие войска приближались к Крыму. И адмирал проявил хозяйскую заботу, отправил большую часть боезапасов на Кавказ.
Сегодня, спустя более полувека, можно увидеть документы, тогда строго засекреченные:
«В середине октября 1941 г. была составлена ведомость вывоза боезапаса из главной базы. На складах Севастополя оставались только готовые выстрелы из расчета на три месяца (?!) расхода для нужд береговой артиллерии и корабельной поддержки.
Кроме готовых выстрелов в Севастополе была оставлена часть элементов для сборки их в выстрелы, но обстановка вынудила и эти элементы отправить на Кавказ. Таким образом, всего было намечено к вывозу 8036 тонн. Но фактически вывезено гораздо больше, около 15 тысяч тонн».
Еще цитата:
«Вследствие того что транспорты из Севастополя уходили один за другим, то к концу ноября 1941 г. и к началу декабря 1941 г. причалы Поти и Батуми оказались забиты боеприпасами… К концу декабря месяца 41 г. причалы Поти были очищены, а с причалов Батуми боезапас был убран только к маю месяцу 1942 г.».
Не трудно представить, что осталось бы от городов Поти и Батуми, если б хоть один немецкий самолет долетел до этих портов и сбросил бомбы на открытые огромные штабеля боеприпасов. А ведь такое было. В Керчи местное начальство собрало у мола Широкого 50 вагонов боеприпасов для нужд 51‑й армии: тонны снарядов, две тысячи авиационных бомб, две тысячи реактивных снарядов, а рядом пришвартовали баржу с боеприпасами. Дюжина немецких самолетов бомбила город и порт, одна бомба угодила в баржу, от ее взрыва сдетонировали 50 злополучных вагонов…Широкий мол, стоявшие корабли, часть прибрежных кварталов, склады с зерном и продовольствием, военным имуществом были уничтожены…
А батареи в Севастополе погибали одна за другой. Не отступая и не сдаваясь врагам, а по банальной причине – отсутствия снарядов. Сухие цифры секретных ведомостей говорят, что из подземных складов Севастополя корабли Черноморского флота вывезли боезапас весом в 15 тысяч тонн, а в первой половине 1942 года этими же кораблями, в том числе и подводными лодками, привезли 17 тысяч тонн. Зачем возили туда и обратно? На военных складах Кавказа и других районов хранились еще десятки тысяч тонн снарядов, не востребованных фронтом…
Не менее печальную картину, – еще одну промашку, и не просто очередную промашку, а крупный стратегический просчет! – показывала и строгая морская карта. Разноцветные точки и кружки вдоль побережья Крыма и особенно густо у Севастополя. Это сброшенные в море мины. И не одиночные, не группы, а усеявшие обширные территории, превратив их в минные поля. В те отчаянные дни лета 1941 года, когда линия фронта была еще далеко от Крыма, в штабе флота возник «итальянский синдром».
17 сентября нарком ВМФ сообщил Военному Совету Черноморского флота строго секретные сведения, добытые разведкой, что «в Софии ожидается решение турецкого правительства о пропуске в Черное море десяти военных кораблей Италии».
Сведения разведывательных органов взбудоражили штаб флота. Италия – союзница Германии! Возможна атака с моря! Возможна высадка вражеского десанта! Надо что-то срочно предпринимать! И последовал приказ, боевые корабли вышли в море и стали, – строго по плану! – густо засыпать прибрежные районы минами, устраивать минные поля. Вражеские корабли не подойдут и не высадят десант! Особенно густо насыпали мины в море вокруг главной базы Черноморского флота и на подходах к Севастополю. Оставили в море только один небольшой узкий проход, который легко заблокировать..
А что получилось в ходе боев, в дни обороны Севастополя? Этими своими минными полями черноморцы сами себе резко ограничили возможности, затруднили проход своих же кораблей в осажденный Севастополь. Не имея возможности широко маневрировать, они становились добычей немецких бомбардировщиков. Были случаи, когда свои боевые корабли подрывались на своих минах…
Потом еще один промах.
Тогда, в те опаленные тревогой последние дни октября 1941 года, он, Октябрьский, командующий Черноморским флотом, послал по спецсвязи шифрованную телеграмму в Москву, в Ставку, полную отчаяния и безнадежности. Он хорошо помнит написанные им строки:
«Положение Севастополя под угрозой. Противник занял Дуванкой, наша первая линия прорвана…»
В телеграмме он подчеркивал срочную необходимость перевода штаба флота и руководство флота на Кавказ, в Таупсе, а также вывода боевых кораблей в кавказские порты и предлагал в спешном порядке перевести туда же все запасы и военные склады… И сам командующий со штабом флота, опережая события, не ожидая указания из Москвы, на флагманском крейсере отбыл в Новороссийск..
Но из Москвы, из Ставки Верховного главнокомандующего за подписью Сталина пришла строгая Директива:
«Севастополь не сдавать ни в коем случае и оборонять его всеми силами!»
А заодно и приказ ему, адмиралу, немедленно вернуться в Севастополь и лично возглавить оборону.
И более полугода Севастополь героически держался, перемалывая немецкие дивизии и полки…
Того, чего адмирал так боялся, чего опасался полгода тому назад, в октябре 1941 года, именно то и происходит сейчас, в эти последние знойные дни июня: немецкие подразделения врываются в город… Снаряды уже рвутся на берегу Южной бухты, у входа в штаб флота.
А при строительстве, у штаба флота, расположенного в скале, не было предусмотрено в плане пробивать второй, запасной выход.
Адмирал задумчиво прошелся по кабинету, взглянул на красную кожаную папку с важными документами. Там лежала телеграмма от командующего Кавказским фронтом маршала Советского Союза Буденного, в которой тот подтверждал изданный ранее приказ, что из Севастополя эвакуации не будет. Адмирал знал наизусть ее содержание:
«Ваша задача остается прежней – прочная оборона. Дальнейший отход прекратить! Буденный».
Филипп Сергеевич снял трубку, позвонил Моргунову, начальнику береговой обороны:
– Как с запасным?
– Помещения готовы. Флотские связисты установили еще две мощные рации к тем, которые уже действуют на тридцать пятой, – ответил Моргунов.
Октябрьский, слушая доклад Моргунова, мысленно чертыхался. Надо же такому случиться! Командир мощной 35‑й береговой башенной батареи капитан Лещенко, человек упрямый и своенравный, никогда не был в числе тех, кого ставил в пример, кого любил, поощрял и награждал командующий флотом. А вышло, что именно у него, в подземных казематах батареи, адмирал будет иметь последнее прибежище.
3
В военной прокуратуре, когда стало известно о том, что немецкие подразделения вышли к Северной бухте, среди сотрудников началась тихая, скрытая паника. Перед лицом надвигавшейся опасности подспудно возникала скрытая борьба между сотрудниками за личное выживание. Каждый думал только о том, как бы найти убедительную и вескую причину, чтобы с попутным кораблем отплыть на Большую землю. Но внешне это ни в чем не проявлялось, а наоборот, в аппарате кипела деятельность, создавалась видимость деловой активности. Еще сохранялся внешний лоск всемогущей организации, стоявшей особо и распространявшей свою власть над всеми.
