— Так-то лучше, — буркнул Середин. — А где купец наш?
Они огляделись. Вторуша, весь в ошметках грязи и болотной травы, стоял на коленях над своим мучителем — долговязым парнем. Портки купца сползли, обнажив тощий зад, рубаха на спине была порвана от подола до ворота. Плачуще вскрикивая, он безостановочно бил разбойника ножом, раз за разом погружая широкое лезвие в бездыханное тело.
Олег шагнул с дороги и направился к нему.
— Все, хорош, купец. Он давно готов.
— Убью, в клочья порву, — рыдал Вторуша, не переставая наносить удары, — разрежу на куски, сволота! Соболя захотел? Бобра подавай? В землю вобью…
— Остановись, он мертвее уже не будет. — Середин подошел поближе, взглянул на разбойника и содрогнулся. Лица у парня практически не было: широкий нож выбил глаза, срезал нос, до кости сорвал кожу со щек.
— …в клочья, на ленты… с потрохами…
— Еще один сумасшедший… — Середин ухватил купца за остатки рубахи и сдернул с мертвого тела.
Вторуша упал ничком в чавкнувшую под ним землю и затрясся в сухом мучительном плаче.
— Я ведь никогда… никого… Человек он, или как?
— Не мы их — так они нас, — сказал Олег, — товар проверь. Там стрела мешок распорола.
Он вернулся на дорогу. Невзор перетащил убитых на обочину и свалил кучей.
— Куда их? — хмуро спросил он.
— В болото оттащим. Ты лучника успокоил?
— Там, в кустах лежит.
— А где этот, с дубиной? — Олег огляделся. — Которого Сивка лягнула.
— Уполз, видать.
— Ну, и хрен с ним.
Середин прошел к первой телеге, достал краюху хлеба и, оторвав половину, круто, не жалея, посолил.
— Закусить решил? — удивился Невзор.
— Нет. Спасибо сказать хочу.
Середин подошел к Сивке. Лошадка нервно перебирала копытами, косясь на сваленные трупы. Олег потянулся к лошадиной морде, кобыла оскалилась.
— Ну-ну, свои. — Середин положил ладонь на теплую морду, погладил, ощущая под пальцами шелковистые ноздри.
Сивка всхрапнула и, перехватив ладонь желтыми зубами, легонько сжала ее. Олег улыбнулся, подождал.
— Хочешь — кусни, если легче станет.
Лошадка покосилась на него.
— Ну, пусти, пусти, — осторожно высвободил он ладонь, шагнул. — Выручила, милая ты моя. Вот, держи. — Олег поднес на ладони хлеб.
Сивка губами осторожно сняла угощение с руки. Ведун отряхнул крошки, еще раз погладил лошадь.
— Ну, что. Двигаем дальше?
— Погодь. Шустрый какой, — Вторуша, поддерживая портки, выбрался на дорогу, раскидал мешки со своей телеги и, отыскав кувшин с хмельным медом, припал к нему. Мед тек по бороде, по рубахе. Купец только крякал, продолжая гулко глотать.
— Дай оклематься маленько, — сипло сказал он, отрываясь от кувшина, — чтой-то часто меня порешить хотят. Я уж жалею, что через Киев не пошли. Еще, почитай, ден пять до Днепра добираться, а мне уже и охоты нету. Домой бы вернуться.
Он взвесил на руке кувшин и, явно жалея, передал его Середину. Мед освежил, снял напряжение схватки. Олег с удивлением обнаружил, что у него дрожат пальцы.
— Вовремя ты подоспел, — сказал он, передавая мед Невзору, — я думал, все, отгулялся. Вторуша, ты как, в кусты пойдешь, или поедем?
— Какие кусты, — пробормотал купец, увязывая мешки, — теперь до Днепра с телеги не слезу.
Втроем они оттащили трупы разбойников с дороги, свалили в болото. Трясина медленно, одно за другим, поглотила тела. Вторуша сплюнул в ржавую воду.
— Надо ж таким лиходеям на свете жить.
Глава 5
День клонился к вечеру, комары совсем озверели — налетали тучей, забивали глаза, ноздри, лезли в рот и в уши. Олег сорвал ветку осины и остервенело отмахивался от докучливых насекомых. Вторуша погонял лошадь: до ночи хотелось проскочить неприятное место. Наконец, когда уже стало смеркаться, дорога пошла вверх, гать кончилась, болото осталось за спиной. Ели уступили место березе, ольхе и осине. Лес сделался светлый, прозрачный. Зеленые кроны будто парили над землей. Колея петляла меж стволов, телеги подскакивали на корнях, давили колесами грибы.
Вторуша остановил лошадь, обернулся к спутникам:
— Может, здесь заночуем? Пока хворост соберем, пока лошадок обиходим — совсем темно станет.
— Давай еще проедем, пока светло. Дров мы и в сумерки наберем.
Зажигались первые звезды, когда купец решительно остановил телегу.
— Все, давай здесь. Я уж и дороги не вижу.
— Постой… — Олег привстал на телеге, поднес руку к глазам. — Вроде, огонек светится.
— Может, Невзор костер запалил? — Купец, пытаясь разглядеть, что впереди, прошел вперед.
— Ему огонь не нужен, — пробормотал Олег. — Сдается мне, окошко светится, а может путники костер разожгли. Похоже, к людям вышли.
— Хорошо, если к людям, — пробурчал Вторуша, — только в деревне засветло ложатся да затемно встают, и огонь по ночам не жгут.
— А что нам мешает проверить?
Купец почесал затылок.
— Да, вроде, и ничего.
Лес как-то незаметно поредел, отступил и остался позади. Над головой раскинулся шатер ночного неба с искорками звезд. Огонь, который заметил Середин, приблизился, и теперь было понятно, что это лучина или свеча в доме — пламя трепетно металось в квадрате окна. Колея, белея среди некошеного поля, вывела к скрещению дорог. Впереди, за перекрестком, темнела большая двухэтажная изба, огороженная крепким тыном с огромными тесовыми воротами. Вторуша направил телегу к воротам. Сбоку, из темноты, неслышно возник Невзор.
— Это постоялый двор. Я походил вокруг, — вполголоса сообщил он Олегу. — Как будто тихо. Внутри хозяин, девка и двое служек.
Вторуша забарабанил в ворота кулаком.
— Хозяин! Открывай, гости пришли.
За воротами долго не наблюдалось никакого движения. Купец заколотил пуще прежнего. Наконец скрипнула дверь. Из дома выкатился круглый мужичок и, прикрывая лучину, засеменил к воротам.
— Сейчас, сейчас. Гость на порог — радость в доме. Что-то припозднились, гостюшки дорогие? — Слышно было, как мужичок откинул брус, запиравший ворота, и с натугой потянул створку. — Всех приютим-обогреем, лошадок накормим, гостей спать уложим. Все, что есть в печи — все на стол мечи.
Он распахнул вторую воротину, и Вторуша завел телегу во двор. Из избы выскочили двое служек с факелами, бросились помогать. Телеги откатили к амбару, распрягли лошадей. Хозяйство было справное: из хлева слышалось блеяние овец, на заднем дворе похрюкивали свиньи. Длинная коновязь была рассчитана по меньшей мере на десяток лошадей.
