Найденов не ответил. По ту сторону носа судна послышался шум приближающегося катера, голоса.
Житков был уверен, что Витеме не придет в голову обыскивать его при возвращении на судно, но Найденова обыщут непременно. И потому, едва Найденова подняли на катер, Житков увернулся от рук матросов, подтянулся к мартын-гику и быстро выбрался на бушприт. Он спрыгнул на палубу, уверенный, что опередил всех, но тут его принял в свои медвежьи объятия Юстус Мейнеш.
* * *
Странная жизнь началась с этого дня для Житкова и Найденова. Во время прогулок по палубе они издали видели друг друга, но не имели возможности обменяться ни словом. Одного держали на баке, другого — на юте.
Бураго они не встречали ни разу.
Каждый день то к одному, то к другому приходил Витема. Приказав караульному матросу удалиться, он усаживался, не спеша вынимал сигару. Некоторое время молча пускал кольца дыма, делая вид, будто безмятежно любуется его синими узорами. Затем, с необыкновенным упорством, начинал один и тот же разговор:
— Итак, вам остается сказать одно слово: «да». Согласие милейшего профессора мы уже имеем. Ему нужен только надежный сотрудник, чтобы довести работу до благополучного конца.
Можно было подумать, что друзья сговорились, — с таким необыкновенным постоянством они в ответ на это предложение лишь недоуменно пожимали плечами. Ни тот, ни другой не считали нужным даже слово сказать.
По-видимому, Витема и сам начинал понимать, с кем имеет дело. В его голосе не слышалось больше надежды на успех, когда он говорил:
— Своим отказом вы ставите профессора в затруднительное положение. Без помощника он не сможет дать то, чего мы ждем. А чем дольше он заставит нас ждать, тем… трудней ему будет. Скажем именно так: трудней. — При этом легкая усмешка кривила губы Витемы, и недобрый огонек пробегал в бесцветных глазах. — Пока он не может особенно жаловаться на режим, но чем дальше, тем строже я должен буду его содержать. Я не имею возможности деликатничать. Только от вас зависит облегчить участь старика.
Снаружи доносился спокойный плеск воды о борта «Черного орла», шуршание штуртросов по палубе, посвистывание вахтенного, сплетающего от безделья трос. Все вокруг казалось безмятежным.
…В один из вечеров Житкова повели в каюту капитана. Караульный вышел и затворил дверь. Житков остался один. Он огляделся. Каюта поражала комфортом. Книжные полки занимали почти все свободное пространство переборок.
Житков перевел взгляд на письменный стол. Привинченные к доске хронометр и несколько карандашей в подставке — вот все, что украшало сверкающую поверхность стола. С края, против удобного кресла-качалки, лежал развернутый корешком вверх, переплетенный в кожу, изящный томик. Житков машинально взял книжку:
…с усмешкою шкипер сказал:
«Ребята, прочь сбиты снасти,
и к черту пошел штурвал.
Впрягайтесь в рулевые цепи».
Через Бильбао-бар
Мы провели против вихря
в упряжи наш «Боливар»…
…не веря ни в сон, ни в чох.
Мы причастились шторма,
который послал нам бог…
— Вы тоже любите стихи?
Житков, не ответив, положил книгу на стол. Витема закурил. Его глаза сузились и стали еще холодней. Мгновение он глядел на Житкова.
— Считаете ниже своего достоинства говорить со мной? Что ж, каждый имеет право на то, что ему кажется правильным. Даже если объективно это не что иное, как глупость или преступление.
— Боюсь, что вы утратили представление о том, где кончается глупость и начинается преступление, — ответил Житков.
Витема сделал пренебрежительный жест, словно отбрасывая это замечание.
— Видите ли, — сказал он, — я совершенно убежден, что преступление лишь до тех пор остается преступлением, пока его носитель не становится хозяином положения и судьей себе и другим. Тогда преступление становится правом. Иногда даже общественным благодеянием. — Витема жестом предупредил возражения. Он подошел к поставцу на переборке, достал бутылку и рюмки. — Ваш любимый вермут.
Видя, что Житков не собирается брать пододвинутую ему рюмку, Витема поднял свою и с подчеркнутым удовольствием выпил.
На этот раз он изменил себе: не был так холодно безразличен, как всегда. Нервно откусив кончик сигары, он, прежде чем закурить, долго растирал его в своих тонких пальцах. Взгляд его не раз обращался на лицо собеседника. Взгляд этот был испытующим, внимательным, словно прицеливающимся.
— Итак, вы по-прежнему отказываетесь помочь профессору? Вы уже имели возможность убедиться в моем расположении к вам, не правда ли?.. Это расположение мешает применить меры, которые я давно должен был бы пустить в ход в отношении такого непокорного пленника. Но я нашел другое средство воздействовать на ваше упрямство: все то, что я должен был бы сделать с вами, выпадет на долю Бураго. — От Витемы не могла укрыться тень тревоги, пробежавшая по лицу Житкова. — И чтобы вы не думали, будто это шутка, я сегодня же покажу вам старика… Бедняга, он уже несколько суток не получает воды.
Житков вскочил. Гнев исказил его лицо.
— Вы…
Витема остановил его движением руки.
— Мне дорога ваша нервная энергия. — Он тихо засмеялся. — Помните, как вы берегли ее когда-то у меня в каюте?
— Вы напрасно мучаете старика! — крикнул Житков. — Он не пойдет ни на что, недостойное русского офицера.
— Никогда ни за кого не ручайтесь. Даже за самого себя, — сказал Витема. — Могу вас уверить, что рано или поздно я добьюсь вашего согласия на сотрудничество с нами.
Витема спокойно поднялся и сделал приглашающий жест.
— Если угодно взглянуть на старика…
Стиснув кулаки, Житков отвернулся к иллюминатору. Витема пожал плечами.
— Вы все равно к нему пойдете. Не откажетесь же вы повидать старика, когда он будет умирать?
— Он болен? — вырвалось у Житкова.
— Отсутствие воды не делает его здоровее. — И тут же с издевательской заботливостью спросил: — Не испытываете ли вы в чем-либо недостатка, не жалуетесь ли на питание, уход?
Житков решительно шагнул к Витеме. По-видимому, в его взгляде было что-то, что согнало улыбку с лица капитана. Он отворил дверь и приказал часовому проводить Житкова в его каюту.
Профессор Бураго и его тайна погружаются на дно океана
Иногда, по вечерам, часовой отводил Житкова в капитанский салон, и пленник надолго оставался там один на один с книгами. Но он не притрагивался к ним.
Потом появлялся Витема. Ставил на стол бутылку неизменного вермута и тоном врача, дающего отчет родственнику о состоянии здоровья близкого человека, сообщал:
— Старику хуже. Нервничает. Кажется, то, что я склонен был принимать за симуляцию помешательства, является подлинным расстройством рассудка. Крайне грустно: из-за вашего упрямства мы доводим профессора до неизлечимой душевной болезни…
