– Ты должен знать и это, – с достоинством произнесла она.
«В плохо защищенном городе зарождалась смертельная ненависть к организаторам-коммунистам.
– Вот увидите, близок день, когда чернь разорвет их на улицах в клочки. Сожгут их осиные гнезда, полные доносов, как сожгли монастыри. Боюсь только, что это произойдет слишком поздно, после окончательного поражения, в окончательном хаосе…
– Они живы только ложью, самой гигантской, самой возмутительной ложью, которую когда-либо знала история с тех пор, как ловко была похищена идея христианства… Весь этот сброд стремится к власти, потому что в ней видит верное средство завладеть трудами ближнего, плодами его трудов, его женой, если она хороша собой, его убежищем, если оно удобно…»
– Что же это такое? – в растерянности проговорил Павел.
– Это правда, – глухо сказала Нина и опустила голову.
– Кто написал?
– Виктор Серж. Настоящее его имя Виктор Львович Кибальчич.
– Не родственник ли народовольца Николая Кибальчича, кто делал бомбы и перед казнью изобретал ракеты?
– Племянник. Бывший коммунист. Сталин засадил его за решетку, но Ромен Роллан, когда был в Москве, похлопотал за него, и он уехал во Францию.
– Как же он мог такое… про партию? – помимо воли в голосе Павла прозвучал почти суеверный ужас.
– А разве это не так?
Во что верить? На что надеяться? Чем жить? Сопротивляются кулаки и подкулачники в деревне, вредители в городе, шпионы в армии. Да сколько же их должно быть, чтобы сотворить сбой в громадной государственной машине?! Он еще раз посмотрел на Нину. Она же приехала в Россию из другого мира вместе с отцом-эмигрантом. Она не понимает, что, может быть, только через кровь и очищение надо строить новое общество. А почему обязательно через кровь? Зачем нужно лучезарному завтра столько жертв?
– Что же делать? – потерянно переспросил он.
– Жить, – просто и односложно ответила Нина.
– Как?!
– Как жили. Все равно это наша страна. Куда ж мы от нее уйдем?
Они еще долго сидели, прижавшись друг к другу, точно жених и невеста, – два человека в клокочущем мире, где соединились правда и ложь, вера и безверие, порядочность и лесть, сила и слабость, счастье и горе, ум и глупость, любовь и ненависть… Они были малы и ничтожны в нем, но так же неистребимы, что в молекуле атомы. И оба подумали об одном и том же – если уж существует на свете правда, то за нее и надо бороться, как боролись со злом издавна на Руси от первых еретиков до истинных праведников.
4
Нина и Павел занимали десятиметровую комнату в доме интернационалистов на Полянке, зарабатывали около трехсот рублей, этих денег двоим вполне хватало. Единственное, в чем они испытывали нужду, было свободное время. К восьми часам они уезжали на службу, возвращались в девять-десять вечера, на примусе варили самую распространенную в те времена перловку, кипятили чай. После ужина освобождали стол от посуды, и каждый со своего края раскладывал свои бумаги. И так ежедневно, без выходных и отпусков. Павел как-то еще крепился, но слабенькая, хрупкая Нина понемногу начала сдавать. Пропал аппетит, появились головные боли. Почти силком Павел сводил ее к врачу. Тот поставил диагноз: переутомление, сердечная недостаточность. Краснея и заикаясь от непривычной ситуации, Павел попросил Ростовского походатайствовать перед начальством об отпуске для себя и Нины.
Двенадцать оплаченных дней полной свободы получили они. На поездку к югу не хватало времени да и денег. Решили просто сесть в поезд и сойти там, где понравится. Купили палатку, спальные мешки, удочки, запаслись крупой и консервами. Отъезжали с Савеловского вокзала. Погрузили вещи в вагон, заняли места у окна. Наконец дважды звякнул колокол, протяжно загудел паровоз, от вагона к вагону покатился лязг буферов – поезд тронулся. Павел взглянул на порозовевшую от волнения Нину:
– У нас говорят, с богом!
– С богом! – отозвалась Нина.
Поезд не успевал набрать скорости, останавливался у каждого столба. Он шел в Ленинград кружным путем через старые русские поселения – Икшу, Яхрому, Дмитров, Талдом, Кимры, Пестово, Бугодощь и Мгу. Мимо окон неторопливо плыли сырые хвойные леса, желтые березовые рощи. Почерневшие ветряные мельницы махали вслед дырявыми крыльями, точно старые птицы. Поблескивали тихие речки. Они струились между кудрявых ив, несли на себе опавшие листья. Было грустно от покосившихся домов, ветряков, дорог, заросших осотом и иван-чаем, – свидетелей некогда буйной жизни.
Перед Икшей сошли последние дачники, на облезлых лавках остались сидеть суровые старухи в черном и ласковые старики в валенках с высокими калошами из автомобильных камер, заросшие, как седые ежи. У Яхромы набилась стая молодых ткачих с местной фабрики, но и они скоро сошли. Вдаль убегали леса и покатые холмы. Поезд шел и шел неспеша проглатывая километр за километром.
Нина вынула из рюкзака книжечку Коллинза «Летчик испытатель», она недавно вышла, и ею все зачитывались.
– Погадаем? – предложила она. – Где?
– Сто пятьдесят первая, седьмая сверху.
Она нашла нужную страницу и прочитала: «Но пришли тяжелые дни. Сияние померкло, и проступили зеленые цвета. Честолюбие, деньги. Любовь, и заботы, и горе. Любопытно, как сильна сила слабости в женщинах и их детях, когда видишь, что твои мечты, невысказанные, глядят их глазами. И старше я стал, и неспокойные дни наступили на земле…»
– Сойдем здесь, – сказала она.
Как раз остановился поезд. Справа заключенные рыли канал. Слева, на пригорке, темнело село, а за ним виднелся лес. Они прошли через село под обстрелом пугливых и любопытных глаз, потом тропа увела в почти таежную глушь. Запахло сладковатой прелью и зрелой брусникой. Под ногами похрустывали, будто вскрикивали, засохшие сучья, шумела трава, в которой бились поздние осенние бабочки. Они вышли на луг. Змейкой бежала по нему желтая речка Волокуша, обросшая ольхой, окруженная коричневыми копнами сена. Переправились по давным-давно срубленному дереву на другой берег и попали в еще более густой и дремучий сосновый бор.
На взгорке нашли удобное место, поставили палатку. Пока запасались дровами, стало темнеть. Вечерняя заря пропылала на вершинах, а в самом лесу сразу настала ночь. И костер запылал ярче, и горел долго, постреливая сушью. А когда немного поугас, за черными тенями сосен и вьющимся сиреневым дымком появились раззолоченные крупные звезды, каких никогда не видели в городе.
Они сидели у костра, глядели на огонь и молчали. Пламя завораживало, как завораживает музыка. В глубокой тишине ночи, во всем уснувшем мире, казалось, бодрствовали только они, и не хотелось произносить никаких слов, потому что у счастья слов не бывает. Было и грустно, и радостно. В их короткой жизни судьба подарила эту щедрую ночь, и завтрашний день, и еще десять ночей, а потом грозу – последнюю, теплую, могучую грозу в угасающей осени, и огромную, жгучую радугу, разбросившуюся от горизонта к горизонту.
