– Как явствует из моей докладной записки, успех любого наступления обеспечивается темпом, – начал Павел. – Для преодоления минных полей я предложил свою конструкцию танкового трала. Первый опытный экземпляр хорошо поработал в финскую кампанию.
– Кто об этом сказал? – подал голос кто-то.
– Разве в деле нет отзыва начальника инженерных войск Восьмой армии полковника Шурыгина? – Павел обернулся к председателю совета.
Тот начал рыться в бумагах. Пауза затягивалась. Павел раскрыл свою папку:
– У меня есть копия. Позвольте ознакомить…
Пока он читал, по кабинету прошло какое-то движение. Михалев приблизился к председателю, что-то шепнул на ухо. Однако Павел не обратил на это внимания. Положив отзыв на стол, он вернулся к чертежам:
– С учетом недостатков первого трала, выявленных в боях, я предложил новый вариант катково-ножевого трала.
– С ним мы познакомились на первом заседании, – прервал председатель, так и не нашедший шурыгинской бумаги. – Техническая сторона на данном этапе нас интересует меньше всего. Скажите лучше, сколько боевых машин вы собираетесь забрать для ваших тралов при прорыве, скажем, километра фронта?
– Насколько я осведомлен, технический совет должен определить именно техническую пригодность трала, – насупившись, проговорил Павел. – Ваше любопытство скорее удовлетворит тактик, кто знает, как плотно и какими типами мин защищен этот километр, сколько у противника огневых средств, какова вообще цель прорыва.
– Вижу, к ответу вы не готовы, – безапелляционно, как на приемном экзамене, заявил председатель.
– Правильный ответ даст командир, а не конструктор! – возразил Павел.
– Садитесь и выслушайте мнение более сведущих людей.
Выступавшие не сказали ничего нового: стали утверждать, что трал рассыплется на первых же зарядах, кроме того, он ухудшает маневренность танка, может, как утопающий, погубить и пловца. Когда страсти улеглись, председатель бросил многозначительную фразу:
– К сведению совета, полковник Шурыгин, на чье мнение ссылается Клевцов, освобожден от занимаемой должности в армии.
«Это конец», – подумал Павел. Не вникая в суть слов, он выслушал заранее подготовленное решение: наземные тральщики танковым войскам не нужны, работы над катково-ножевым тралом бесперспективны…
По виду, с каким Павел вернулся в лабораторию, Ростовский все понял. Собственно, другого он и не ждал и приготовил еще один ход – заручиться поддержкой фронтовиков. Одной из танковых бригад при прорыве «линии Маннергейма» командовал Дмитрий Данилович Лелюшенко. На вооружении бригады стояли устаревшие танки Т-26 и БТ. Эти машины горели даже от малокалиберных снарядов. Человек смелый, находчивый, энергичный, он решил навесить на башни дополнительные броневые листы. Организовал их производство, сам же испытал в бою. Его танк получил более десяти прямых попаданий, снаряды изрешетили экран, но башню пробить не смогли. Георгий Иосифович полагал, что Лелюшенко как танкист мыслящий, лишенный солдафонства, оценит выгоды противоминного трала. Павел разыскал его адрес, но самого комбрига не застал – Дмитрия Даниловича назначили командиром дивизии и он отбыл к месту ее дислокации.
А остальные чертежи клевцовского трала, покочевав по рецензентам и консультантам, опять попали к Михалеву. Поняв, что Клевцов не угомонится, Александр Александрович позвонил в партком инженерной академии. На проводе оказался Семен Ильич Шоршнев, преподаватель химии и член парткома.
8
…Шоршнев начисто отметал любые сомнения, считая их пережитками проклятого прошлого. Прошлое он ненавидел. Из детства всплывали сырые, покрытые сизой плесенью углы в квартире, вонь ночных горшков, куда ходили младшие братья к сестры многодетного фармацевта-отца, вопли нервной мамаши, помешавшейся на боге, смрад несвежей рыбы, которую в целях экономии по дешевке скупала кухарка в конце базарного дня, и еще к нему примешивался резкий запах эфира, нашатырного спирта, карболки, поднимавшийся из подвала, где отец готовил лекарства. Правда, природа не обидела его здоровьем. В драках со сверстниками не находилось равных, хотя ребята постарше, случалось, избивали до крови. Обозленный на бедность, попреки в семье, темноту скудоумного накопительства, Семен рано усвоил нехитрую науку улицы – служи сильному, бей слабого, дави беззащитного. «Этот мерзавец станет бродягой», – негодовал отец.
Однако в реальном училище пришла охота учиться. Он на лету хватал комбинации математических знаков, изящно готовил чертежи не только себе, но и богатым сверстникам по гривеннику за лист. Но тут грянула революция. Вместо начальных школ, гимназий и училищ стала действовать единая трудовая школа. Семену шел пятнадцатый год, ему следовало идти в 7-й класс. Посмотрев на новые порядки, перевернувшие вверх дном всю учебную программу, он среди зимы перешел в восьмой класс, а весной экстерном сдал экзамены за выпускной девятый.
Отец настаивал, чтобы сын шел учиться в медицинский институт на фармацевтический факультет. Семен со своим подвижным умом быстро понял, где преуспеет больше всего. Он вступил в Российский коммунистический союз молодежи, скоро выдвинулся в вожди, правда, пока масштаба районного, охватившего Хамовники. Несмотря на «рыжий цвет времени», как тогда называли НЭП с легкой руки поэта Николая Асеева, властвовала в стране партия. Она стояла выше правительства и советских учреждений. Троцкий называл комиссаров новым орденом самураев. Сталин, снизив пафос, уточнил, что видит «компартию как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского». Принятая X съездом резолюция «О единстве партии», как ее усмотрел молодой Шоршнев, делала партию тоталитарной, в ней не допускались разногласия, требовалась только верность вождям. Благодатной нивой для своей деятельности Семен посчитал Культпросвет и организованный позднее Союз воинствующих безбожников. С ненавистью, которую вынес с детства из-за матери, свихнувшейся на религии, Шоршнев громил монастыри и церкви, сжигал иконы, реквизировал ценности, арестовывал священников.
В 1928 году после VIII съезда комсомола, призвавшего молодежь на штурм крепости, прозванной наукой, Шоршнев понял: надо возвращаться в заброшенный было институт, заканчивать его, не забывая общественной работы, без которой уже не мог жить.
21 декабря 1929 года страна отмечала 50-летие Сталина. Впервые люди услышали, что у них есть великий вождь – организатор Октябрьской революции, создатель Красной армии и выдающийся полководец, разгромивший белые армии, верный защитник генеральной линии Ленина, учитель мирового пролетариата и гениальный стратег пятилетки. Массовым тиражом вышла юбилейная брошюра. В огромных количествах выпускались портреты, изготавливались миллионы бюстов для залов, кабинетов, красных уголков. Карл Радек, сменивший Бухарина на посту редактора «Правды», в восторженной статье наметил главные линии, по которым будет создаваться культ личности.
Через неделю после торжеств на конференции аграрников-марксистов Сталин объявил о начале великого перелома, ликвидации кулачества как класса.
