Выпив, Александр Александрович повеселел. Заблестели тусклые, навыкате глаза. Энергично двигая челюстями, пережевывая твердую рыбу, он с ноткой фамильярности проговорил:
– А вы ничего, свойская…
Но Линда не поддержала тона, подумала с неприязнью: «Чего доброго, этот славянский ублюдок начнет объясняться в любви». Однако ничего подобного не случилось. «Павлин» оказался неглупым человеком. Он сказал:
– Удивительно, но в отрочестве я знал немецкую литературу лучше русской. Вам, очевидно, известно, что мой родной отец в свое время заканчивал высшую техническую школу в Цюрихе, стал видным специалистом горно-спасательного дела в Донбассе?
– Разумеется. Но не все. Расскажите подробней.
– Отец вообще был сторонником русско-немецкого сближения. Он считал, что вся история России после Петра Великого неразрывно связана с Германией. Рациональный немецкий ум, прилежание, деловитость в сочетании с русским размахом, многотерпением, богатствами природных ресурсов могли бы творить чудеса. Не вражда, а торговля, оживленный обмен техническими достижениями, смешанные предприятия на взаимовыгодных началах сделали бы обе наши страны главенствующими в Европе. После Рапалльского соглашения отец по контракту работал на шахтах Рура. Вместе с ним жили мама и я. В двадцать седьмом отца отозвали, послали в Донбасс налаживать спасательную службу…
Александр Александрович умолк, плеснул себе водки, выпил, но закусывать не стал, спросил:
– Я вам не надоел?
– Напротив, очень интересно! – искренне произнесла Линда, ей и в самом деле хотелось узнать, ради чего глубоко русский человек, военный, в тридцать лет получивший майорский чин, пошел на сотрудничество с Пикенброком.
– К двадцать восьмому году Донбасс по добыче угля превзошел довоенный уровень, вводилась механизация, меньше стало аварий. Ну а потом начали появляться синдромы той эпидемии, которая позднее захлестнула всю страну. Аварии на шахтах все же случались. Причин тому было много: сатанинские нормы выработки, низкие расценки, тяжеленные условия труда, драконовские дисциплинарные меры, многолетняя усталость, что въелась в организм, как уголь в поры, к тому же нехватка специалистов, плебейское чванство новых хозяев, их техническая безграмотность… В примитивном мозгу Сталина созрела мысль обвинить инженеров во вредительстве, чтобы оправдать трудности, разжечь недовольство рабочих.
Александр Александрович отвернулся, долго глядел куда-то в сторону, опустился на локоть, протянул к бутылке руку:
– Вам налить?
– Мне хватит. Пейте сами, – Линда очистила колбасу, пододвинула к нему ближе.
– Вы слышали о Шахтинском процессе?… Хотя вам трудно понять его чудовищную суть для русской технической интеллигенции.
– Почему же?
Но «Павлин» не отреагировал на вопрос:
– Еще до начала процесса отец как человек дальновидный понял, что ему не миновать участи «врага народа». И он подумал не о себе, а обо мне. С мамой у него были натянутые отношения, я догадывался, она любила другого человека – из пролетарской семьи, друга «луганского слесаря» Клима Ворошилова. Как-то отец и мать заперлись в своей комнате и долго разговаривали. На другой день мать объявила, что будет лучше, если я и она переедем из Юзовки в Луганск. Она получила развод, тогда это было просто, а через неделю вышла замуж за любимого человека. Он занимал пост председателя горисполкома, носил орден Красного Знамени за оборону Царицына, усыновил меня. С тех пор я стал носить его имя и отчество… А родной отец вскоре повесился. Его имя упоминалось в Шахтинском деле, но вскользь. Видно, тогда еще придерживались старой заповеди: «Мертвые сраму не имут».
Александр Александрович сорвал травинку, уже испустившую жизненный сок, пожевал. Солнце, поднявшись над лесом, просвечивало сквозь сосны, бросая к земле искристые радужные столбы. Вспорхнул белобокий дятел с алым брюшком, застучал по стволу, деловито выбирая личинок. Линда проговорила капризно:
– Я слушаю вас, слушаю…
У него пропала охота рассказывать. Закончил сухо:
– После школы меня отправили в Москву. Здесь поступил в военно-техническое училище, потом учился в инженерной академии… Вот и все.
«Но как же ты сошелся с Пикенброком, стал его агентом? Ведь и Юстин об этом не знает», – подумала она. Однако вопрос насторожил бы «Павлина». О таких вещах распространяться не принято. Он и так рассказал о своей жизни достаточно откровенно. Линда прикоснулась ладонью к его холодной руке, произнесла негромко:
– Спасибо.
Александр Александрович взглянул на нее печально и покорно:
– Я могу надеяться на дружбу?
– Это будет зависеть от вас.
– Вы подразумеваете наше… сотрудничество?
– В том числе.
– Понятно, – он опустил голову.
Линда, как бы спохватившись, начала собирать закуску:
– Мы же забыли о грибах!
В этот день они возвращались домой с полными корзинами. Стояло «бабье лето». По ночам проходили тихие дожди, а днем солнце прогревало землю, становилось жарко. Подберезовики, опята, даже боровики, как бы вспомнив о лете, обильно лезли из хвойной прели.
Юстин собирать грибы не умел да и времени у него не было. На платформе у старухи с внуком, которую видел утром, он купил полкорзины белых, один к одному, моховиков и тоже приехал с трофеем.
– Сдается, «Павлину» доверять можно, – сказала Линда, когда они поднимались по лестнице к себе на квартиру.
– Представь, я слышал часть его монолога. У вас, женщин, поразительное чутье на правду.
Через неделю Линда поехала на встречу с такими же мерами предосторожности, как и в первый раз. Услышав намек, что «Павлин» в Востряково не был, а везет материалы с собой, она приказала ему ехать первым и сойти в Очаково. Когда они встретились там на платформе, он обиженно проговорил:
– Вы не доверяете мне?
– У вас говорят: береженого Бог бережет, – ответила Линда, принимая от него толстую тетрадь.
В этот день он сам запасся водкой и едой.
– Вы много пьете?
– Только по воскресеньям да и то не всегда. Вы же видите, я совсем не пьянею, – успокоил он.
За полдня они сделали большой крюк и очутились да той же самой лужайке в лесу недалеко от Востряково.
– Пойдите и получите гостинец, – сказала Линда, Юстин накануне там спрятал пакет.
Александр Александрович подошел к сосне с двумя стволами, разгреб хвою и листья, вытащил сверток в промасленной бумаге, увидел пачку радужных тридцаток – три тысячи рублей. Линда подала свой блокнот:
– Маленькая формальность. Пишите: я такой-то получил от Раи Золотцевой сумму прописью и подпись.
Расписываясь, «Павлин» проговорил:
– Впредь не расходуйтесь. Буду нуждаться, попрошу сам.
