Суммируя разрозненные данные, Юстин с ужасом убеждался, что Россия с таким народом рано или поздно победит. Но он ни с кем не мог поделиться своим печальным открытием, даже с Линдой, которая родила сына и до лучших времен пожелала остаться в Бишофсгейме – маленьком, кажущемся теперь райском уголке альпийской Германии.
Глава шестая
Испытания
«Герои наши! Если не смогу послать вам свою кровь, то шлю хотя бы эти маленькие подарки. Пусть они расскажут вам, что мы здесь, в Америке, с вами и сделаем все возможное, чтобы помочь вам. Вы ведете справедливую войну. Вы спасаете всех людей от злодея Гитлера. Никогда и никто не воевал так, как воюете вы в этот критический для мира момент. Победа будет за вами!»
Из письма Бетти Терри в посылке с вещами и продуктами, посланными из США
1
Генерал Воробьев даже немного обиделся на подчеркнуто суховатый тон старого сослуживца. Обменялись малозначительными приветствиями. Профессор Ростовский сразу же развернул чертежи танкового трала и начал давать пояснения.
– Постойте! – перебил Михаил Петрович. – Я ведь слышал об этом. Делал Клевцов?
– Он.
– Отзывы-то отрицательные.
– Как всегда, когда налицо изобретение из ряда вон выходящее.
– Ну, уж… – недоверчиво хмыкнул Воробьев.
– Более того, невиданное ни в одной армии.
– До трала ли сейчас?… – вздохнул Михаил Петрович. – Немцы считают поражение под Москвой случайностью. Они собираются летом нанести новый удар. Генштаб думает, что на юге. Но Сталин считает – опять по Москве. Не прошла даром прошлогодняя осенняя паника.
– Не вечно же они будут наступать! «Блицкриг» провалился. Война принимает затяжной характер. Немцы быстро перестраиваются, надо отдать им должное. В ранце солдата банку тушенки заменила банка с субпродуктами, а вместо галет в целлофане появились черные сухари в бумажном мешочке… Но это к слову. Главное, возросшие потери вынудили немецкое командование прибегнуть к сокращению полков в дивизиях – вместо трех стало два.
– Это мне известно, Георгий Иосифович, – вежливо произнес Воробьев, не понимая, к чему клонит Ростовский.
– Конечно, известно, – с готовностью согласился профессор. – Но я хочу убедить вас логикой. Знаете вы и о том, что у немецкой дивизии увеличилась ширина фронта. Раньше она обороняла восемь-десять километров, теперь – пятнадцать, а на второстепенных участках – до тридцати километров. Из-за малой численности оперативных резервов гитлеровцы вынуждены усиливать минные поля, разрабатывать плотную систему огня, усложнять траншейные сооружения, чтобы легче маневрировать своими силами уже в ходе боя. Значит, нашим сапером прибавилось работы. Чтобы справиться с ней, нужна механизация, короче, противоминный трал.
Из папки с чертежами Ростовский извлек листок с колонкой цифр:
– Клевцов подсчитал, что каждый день в среднем мы теряем шестьдесят танков. Больше половины из них подрывается на минах. Из строя выбывают подготовленные экипажи – две роты.
Ростовский смолк, молчал и Воробьев.
– Я понимаю, в сорок первом мы отступали, бросали горы оружия, было не до тралов, – тихо проговорил Георгий Иосифович. – Но когда и наши армии перейдут в наступление, двинутся вперед танки, мы не вправе будем оправдывать такие потери.
Воробьев отошел к окну, подивился Ростовскому. Штаб инженерных войск работал в главном здании Военно-инженерной академии, чуть ли не окно в окно глядели их кабинеты, а вот встретиться друг с другом, как сейчас, оказалось так же сложно, как долететь до Марса. Раньше, помнится, профессор сначала высказывал идею, потом ее обосновывал. Теперь сделал наоборот, и такой прием оказался более убедительным.
– Что же вы ко мне раньше-то не приходили? – с легким упреком произнес Воробьев, посчитав вопрос решенным.
– Время ваше, Михаил Петрович, берегу. Мало его у нас, – Ростовский оценивающе посмотрел на давнего друга. Хоть и остался генерал таким же моложавым, высоким, с крупным лицом, тяжелым подбородком, твердым взглядом, но появились и нездоровая дряблость кожи, и седина, и едва уловимая грусть. Видно, нарушенный с самого верха распорядок, неестественное смещение ночей и дней во всех наркоматах, штабах, учреждениях, смертельная мера наказаний и тяжесть ответственности отразились и на Воробьеве, занимавшем должности начальника инженерных войск Западного фронта и командующего 1-й саперной армии. Отвернувшись от окна, Михаил Петрович коротко бросил:
– Разберусь сам. Потом вызову Клевцова.
2
Рабочий день Павла, да и не только его, начинался в восемь и заканчивался в двадцать два. Помимо текущих заданий в исследовании вооружений противника, работы в лаборатории над новыми образцами мин приходилось по шесть-восемь часов читать лекции слушателям. Ростовский тоже был загружен до предела и, казалось, уже стал забывать о тралах. Напоминать же о них Павел стеснялся. При посторонних он обращался к профессору по сугубо служебным делам и держался по-уставному официально. В академии вообще был принят порядок: не знать того, что не входит в круг прямых обязанностей. За исключением нескольких лиц никто даже не предполагал о том, что делал Клевцов на фронте – ездил в Германию в глубокий тыл, выполняя задание по «фаустпатрону»
[12]
. Объявленная в приказе благодарность тоже никого не удивила. Так же отмечались другие сотрудники, побывавшие в действующей армии и проявившие себя в своем деле.
Однако от проворного Шоршнева, когда-то ратовавшего за исключение Павла из партии, не ускользнуло особо доверительное отношение Ростовского и других высоких чинов к Клевцову, которое явно стало проявляться в последнее время. Несмотря на войну, как бы сгладившую прежние распри, осталась в Шоршневе подозрительность к сослуживцам и убежденность, будто лишь он непогрешим и делает больше других. Как специалист-химик, он пугал неизбежностью химической войны, выступал в журналах со статьями об отравляющих веществах, защите от заражения, в частных разговорах уверял, что угроза Черчилля отравить всю Германию, если Гитлер применит на фронте хоть один химический снаряд, – не что иное, как блеф. «Фашисты в любой момент готовы начать химическую атаку, поэтому каждый боец обязан относиться к противогазу так же заботливо, как и своей винтовке», – призывал он. А фронтовики, между прочим, охотно использовали лишь противогазную сумку, набивая ее своим немудрым имуществом.
Несколько раз Шоршнев пытался «разговорить» Павла. Отводил в сторону, подмигивал:
– И как это тебе удается, милок?
– О чем вы? – холодно спрашивал Павел.
– Будто не знаешь! Хитришь, милок, хитришь… – по-свойски Шоршнев трепал Павла по плечу, и на его лицо вдруг набегала озабоченность. – Ну а если серьезно, в чем нужда? Может, помочь?
