Виктора снова обследовали медики, убедились в абсолютном здоровье пациента, не нашел отклонений и врач-психиатр. Его поселили в Варшаве на конспиративной квартире, прикрепили своих инструкторов. Один из них недавно побывал в Москве, рассказал о настроении населения, особенностях жизни москвичей, их обычных разговорах – очередях, отоваривании карточек и так далее.
– Не задавайте никаких вопросов, – посоветовал он. – Люди, особенно мальчишки и женщины, настроены чрезвычайно подозрительно к любому незнакомцу. Хотя вы и будете в военной форме и к фронтовикам питают некоторое доверие, однако даже самый невинный вопрос может вызвать подозрение.
Сюда же со спецпочтой доставили всю литературу по Москве и фотографии «Павлина». Беербаум по телефону сказал, что надежней все же отправить Шувалова поездом. Тише едешь, дальше будешь. Самолет могут сбить, поскольку в последнее время, как сообщили в штабе люфтваффе, чрезвычайно активизировалась противовоздушная оборона русских. Не исключался и такой промах: он сбросит агента не там, где надо. Или парашютиста заметят в воздухе и он попадет прямо в лапы советской контрразведки… С этими доводами Юстин согласился.
Через две недели сборы закончились. Все инструкции и легенды Виктор усвоил. В его находчивости Юстин был уверен. Преданности тоже. В Берлине оставались отец и мать, которых он глубоко почитал. Он не посмел бы доставить им неприятностей, хотя гестапо и абвер без особых причин не преследовали родственников врагов рейха, как это делалось в России с членами семей «врагов народа».
Вместе с «паровозниками» Шувалов отбыл на фронт. С этого момента один из работников службы радиоперехвата – функабвера, отключившись от других дел, настроился на определенную волну и прослушивал эфир в надежде получить шифровку за подписью «Белый» – такую кличку присвоили Виктору.
Юстин простился с Бауном, другими товарищами из штаба «Валли», и вместе с Задорожным поспешил на вокзал к экспрессу Варшава-Берлин. Теперь оставалось молить Бога, чтобы операция закончилась благополучно, и ждать…
Глава восьмая
Нелегкий путь к правде
«И придет на тебя бедствие: ты не узнаешь, откуда оно поднимется, и нападет на тебя беда, которой ты не в силах будешь отвратить, и внезапно придет на тебя пагуба, о которой ты и не думаешь».
Исайя, 47, 11
1
Георгий Иосифович Ростовский смотрел на Павла и не мог понять, что же произошло с ним после возвращения с фронта? Горькие морщины обозначились вокруг глаз – раньше плутоватых, смешливых. Пропала этакая лихая молодость, несовместимая с профессией военного инженера, которая вобрала в себя много обязанностей от строителя до взрывника… Нет, не то! Профессор уже насмотрелся людей, вернувшихся с передовой. Одни бравировали удачей, пьянея от собственных воспоминаний. Другие выскакивали из огня как бы нагишом, с отбитой памятью. Павел же производил впечатление человека, который открыл нечто очень важное для себя и сразу, как после сильного потрясения, постарел и осунулся. Куда же девался тот одержимый, дерзкий мастеровой-конструктор, каким привык видеть Павла Ростовский?
Вспоминая мелочи, схваченные цепкой памятью, Павел собирал их в целое. По сравнению с финской войной изменения происходили неимоверные. Командиры учились воевать. Больше стало техники, боеприпасов. Не убавилось, однако, неразберихи, безответственности, страха перед вышестоящими начальниками. В части потоком шли противоречивые приказы, плохо взаимодействовали из-за волокиты рода войск, много начальства скапливалось в штабах и тылах, процветало воровство, отчего плохо питался рядовой и средний командный состав. И в то же время свирепствовали Смерш и политорганы, подогревали денно и нощно атмосферу подозрительности и доносов. Никак не мог понять Павел и того, что при равных боях наши теряли двух-трех человек, а у немцев убывал один? Поднять этот щепетильный вопрос охотников не находилось. Всеподавляющая, всеохватная ложь угарным газом подавляла оцепеневшие души. А что было делать? Оставалось, стиснув зубы, молчать…
За время его отсутствия накопилось много трофейных бумаг. Первые дни пришлось посвятить их переводу. В той или иной степени они представляли интерес для разных служб инженерного управления. Но как только в срочных делах появился просвет, Павел поехал на «Красный пролетарий». Здесь понемногу налаживалось производство тралов – заготовлялись диски, балки, крепеж.
На сборке он познакомился с братьями-подростками Димкой и Митькой Устряловыми. Парнишки оказались на редкость сообразительными. Им понятен был общий замысел, в частностях они предлагали настолько точные решения, что Павел только диву давался. Два главных достоинства трала новой конструкции он мог, не кривя душой, приписать своим смышленым помощникам. Во-первых, они уменьшили количество узлов. И во-вторых, настолько их унифицировали, что легко заменяли одно другим. Болты и гайки сделали одного размера, хотя по-инженерному, по-конструкторски где-то хотелось применить облегченное крепление, а где-то и более тяжелое.
– Поверьте, Михалыч, на фронте нам ремонтники спасибо скажут, – с серьезной убежденностью говорил Димка, а Митька согласно кивал стриженной под нулевку головой.
Глядя на ребят, когда они работали, Павел и жалел их – бледных от истощения, не успевших ни в игрушки поиграть, ни в школе поучиться, и беспокойно ему было от того, что рано они взрослели, взвалив на детские плечи тяжесть больших военных забот. Неизвестно, что с ними станет, какие болезни обрушатся, когда они войдут в зрелые годы.
Надежность трала усовершенствованной конструкции проверяли на старом полигоне в Нахабино. В комиссию от бронетанкового управления входил и Петр Климентьевич Ворошилов, сын знаменитого маршала, но скромнейший, застенчивый человек. В распоряжение Павла выделили полностью оснащенный Т-34. К крюкам этой машины крепили секции трала, день-деньской они уродовались на минах. Усталый, полуоглохший возвращался Павел на завод. Своим юным помощникам он говорил, что и где надо исправить, как укрепить или усилить тяги, и засыпал тут же в грохочущем цехе на свободном топчане, чтобы с утра отвезти тралы на новые испытания. Их проверяли на изгиб и разрыв, скручивание и опрокидывание, растяжение и сжатие. Металл стонал, рычал, скрежетал, выл, плакал, плавился, но не рассыпался от взрывов. Иногда за рычаги садился Ворошилов. Он бросал танк то влево, то вправо, задавшись целью нарочно оборвать тяги, чтобы выявить степень прочности всего сооружения, однако трал, как назло, не ломался.
Тут Петру Климентьевичу пришла мысль совместить испытания с обучением будущих водителей-тральщиков. Однако отдел кадров танковых войск людей не дал. Тогда Павел предложил научить вождению Димку и Митьку Устряловых. Когда он привез их на полигон и подвел к Ворошилову, тот тихо, так, чтобы ребята не услышали, произнес:
– Ты бы еще детский сад пригласил…
– Между прочим, без этого детского сада я вряд ли бы так быстро трал сделал. Они все равно на фронт убегут.
– Ладно, попробуем, – согласился Петр Климентьевич.
