Это у меня славянская рожа?! Да я стопроцентный ариец, ваши же эсэсовские врачи подтверждали мою расовую чистоту! Но об этом лучше молчать. Пусть лучше принимает меня за русского. И надо убедить его, что все остальные члены отряда советские солдаты. Зачем? Вячеслав мертв, игра с отрядом провалена. Но если, не дай бог, эсэсманы каким-то образом сообщат в абвер, что немецкие парашютисты были перевербованы НКВД и долго работали против рейха! Все наши родственники будут казнены! Надо срочно убедить офицера, что все настоящие парашютисты давно мертвы.
— Послушай, чекист, если ты честно ответишь на все наши вопросы, я как офицер вермахта гарантирую тебе жизнь, — говорит их командир.
Считают меня русским?! Хорошо!
Разыгрываю из себя русского партизана на допросе в гестапо, говорю презрительно, имитируя русский акцент. Кстати, мне не раз говорили, что из-за детства, проведенного на Кавказе, у меня странноватый для немца выговор.
— Наши переиграли абвер: Шмеккер убит, попавшие в НКВД расстреляны, так как на допросах не проронили ни слова. Ни один, кроме шарфюрера Хешке. Он стал двойным агентом, и именно благодаря ему создан ложный отряд.
Вот тебе, Хешке, получи! Теперь нас в Фатерланде будут считать героями, а тебя трусом и предателем, каким ты, собственно говоря, и являешься.
— А обер-лейтенант Менцель?
Как приятно сказать правду в глаза спесивым нацистам! Живописно рассказываю, как обер испугался толовой клизмы и послушно отстукивал пароли. Конечно, получаю по морде, но оно того стоило!
— А ты нахал, русский солдат! — хохочет эсэсман. — Но мне такие нравятся. Как тебя зовут?
— Павел Нестеренко! — выпаливаю я.
— А я Ганс Гольдвиц. Приятно познакомиться, — ерничает он. — Откуда ты, как попал на службу в НКВД?
Тяну время, по капле выдаю им мешанину из Семиной и Серегиной биографий (да простит меня мой погибший друг). Но я не опозорю их фамилию.
— Жить хочешь? — заманчивым голосом произносит нацист. — Нам нужна рация.
Тяну время: наши должны уже насторожиться после пропажи трех членов отряда, заранее предпринять меры безопасности. Их трудно будет взять врасплох.
— Хочешь посмотреть, что стало с твоим товарищем? Так вот, с тобой будет еще хуже!
Солдаты опять хватают меня и тащат на небольшую полянку, прежде скрытую от взора. То, что я там увидел, заставило меня в ужасе зажмурить глаза.
«Mach die Augen auf, sieh dir das an!» (Открой глаза! Смотри сюда!) — орет один из них, показывая на окровавленный труп моего русского друга.
Бедный очкарик Славка! Он был всего на два года старше меня, единственный сын у матери-вдовы. Мы недолго были знакомы с ним, но он всех нас покорил своим искренним дружелюбием, мягким характером, а особенно любовью к немецкой поэзии. Как он читал Гете! Какими надо быть выродками, чтобы так жестоко расправиться с этим беззащитным парнем. Он был самым интеллигентным и физически слабым среди нас, многие относились к нему снисходительно-покровительственно.
— Он сказал только, что вы оставили его в пещере дожидаться прихода роты НКВД, а сами ушли дальше. Куда?
А ведь он смог вынести все эти адские муки и не выдал нас. Иначе бы эсэсовские головорезы дождались весь отряд около пещеры и напали из засады. Про целую роту тоже удачная выдумка. Он надеялся, что угроза столкновения с многочисленным противником заставит эсэсманов уйти подальше. Но те не ушли, им позарез нужна наша рация. Оставили засаду у пещеры, натолкнулись случайно на меня. Теперь хотят, чтобы я сделал то, чего не добились от Славика. Молчать? Но они не отстанут от нашего отряда, они уже начали охоту на нас. Вон с неба сыплет предательский первый снег, они все равно обнаружат моих друзей по следам.
— Так ваши не собираются в ближайшее время вернуться к пещере?
— Нет.
— Но рация у них?
— Я точно не знаю, я не радист. Радиста вы убили.
— Но ты наверняка должен знать, где они. Ты не мог ходить по горам один, у вас наверняка назначено место встречи! Мы поняли, что убитый радист обманул нас, никакой роты НКВД поблизости нет! Есть только ваш отряд. Сколько вас человек?
— Двадцать, — немного привираю я, но эта цифра нацистов не смущает. Рассчитывают напасть внезапно.
— Завтра ты поведешь нас в свой отряд. Так, как будто все нормально и мы верим, что вы настоящие.
Что же мне делать? В случае отказа они станут пытать меня, этого только не хватало! Сознаться, кто я на самом деле? Бесполезно, они все равно убьют меня, как предателя. Сознаю, что у меня есть только один шанс попытаться остаться в живых и одновременно предупредить свой отряд.
— Что молчишь, скотина?! Соглашайся или…
Один из немцев поднял меня и, задрав мне голову, приставил к горлу нож. Ледяная сталь эсэсовского кинжала неприятно холодила кожу, врезаясь под подбородок.
— Хочешь, я тебя на кусочки порежу, мелкие-премелкие… — шипит солдат мне на ухо.
— У своих дружков-абреков научились головы людям отрезать, — прохрипел я. — Ладно, ваша взяла.
— Оставь его, — скомандовал Ганс Гольдвиц. — Русский все понял и больше не будет рыпаться. Он отведет нас к своим. Или, может, мне приказать солдату продолжить?
Острая сталь впилась мне в горло, проводя косой кровавый след.
— Перестаньте! Я же обещал отвести!
Что ж, отведу. А вот там посмотрим, кто кого! Вообще мне жутко сознавать, что эти звери в человеческом облике мои соплеменники. Я доведу их к нашему отряду, но наши наверняка настороже и выставили усиленное боевое охранение. Вот немного не доходя до наших часовых, я заору «Атас, это фашисты!» и кинусь в сторону. Наши будут сидеть за крупными скальными обломками и выше по склону, чужие вынуждены будут пройти обширное открытое пространство перед подъемом к пещере. Надеюсь, что наши перестреляют их, а мне под шумок удастся спастись.
В декабре в горах темнеет рано, к тому же тяжелая снеговая туча опустилась практически нам на головы и плотно окутала вершину горы. Из тучи срываются крупные хлопья мокрого снега, лепят все гуще и гуще, в нескольких шагах уже ничего не видно. В таких условиях ходить по горам опасно, тем более затевать ночной бой. Командир нацистов решает отложить это мероприятие на завтра, а пока дает команду располагаться на ночлег. Вражеские десантники достают теплые спальные мешки, по несколько человек устраиваются под скальными козырьками, где посуше и не так задувает ветер. Меня заталкивают под самый широкий из козырьков, это почти пещера. Крепко связывают по рукам и ногам, на входе сажают часового из горцев. Несмотря на все пережитое за прошедший день, все же умудряюсь заснуть.
Странно, но очнулся я от женского голоса. Трясу головой, с трудом открываю глаза, надо мной склонилась Лайсат. Связанная по рукам и ногам, она сидит рядом со мной в маленькой пещере, на выходе маячит силуэт охранника-горца. При слабом свете я еле-еле могу различить во тьме ее лицо.
