Но погоня также легко перебирается через реку по тому же пути! Радостно кричат, чувствуя, что добыча уже буквально у них в руках!
Вот они уже охватили меня кольцом, кто-то подставил подножку, и я кубарем покатился по земле.
«Все, мне капут, они больше не станут верить мне», — мелькает в моей голове.
И тут вдруг ближайший ко мне горец падает, скошенный метким снайперским выстрелом, за ним еще один.
Какое счастье, это наши услыхали погоню и пришли мне на помощь! Они стреляют из-за бараньих лбов на верху ущелья, враги зажаты на узкой полоске берега, и стрелять им вверх неудобно.
— Бей нацистов! — ору я по-русски и, выхватив автомат у замешкавшегося горца, в упор стреляю в него и стоящего рядом диверсанта, остальные в панике пытаются отступить. Они застигнуты на открытом месте, им негде залечь и укрыться от ведущегося сверху смертоносного огня, поэтому для них путь к спасению один — как можно быстрее добежать до деревьев.
Преследование небезопасно, но для нашего же блага лучше перестрелять всех, нам не нужно, чтобы легенда о наших подвигах дошла до гестапо. Несемся вслед, громадными прыжками перемахивая через кусты. Ахмет бежит первым, ломится как лось через заросли, вопит что-то грозное по-ингушски.
Однако, попав в густой подлесок, враги разбежались в разные стороны.
Я бегу за Гансом Гольдвицем, широкая спина нациста, обтянутая грязной телогрейкой, мельтешит всего метрах в десяти от меня, он перепрыгивает через неширокий ручей и начинает лихорадочно карабкаться вверх по склону. Теперь я охотник, а он добыча, роли поменялись! Но в моем автомате, который я отобрал у десантника, кончились патроны, очевидно, у хозяина и так был неполный рожок. Однако преследуемый тоже не может отстреливаться, его пистолет тоже пуст, и он выбросил его, как ненужную игрушку, чтобы не занимал руки. Руки нужны ему для подъема. Немец карабкается вверх, как таракан по стенке, цепляясь за ветви колючего кустарника, обдирая ладони до крови, комья земли сыплются из-под его сапог. Под немалым весом здоровенного нациста куст с корнем выдирается из влажной земли, и детина, скользя на пузе по грязи, скатывается вниз по склону прямо на меня.
И мы сцепляемся в смертельной схватке! Мы оба знаем, что живым из этого боя может выйти только кто-то один. Яростно вцепившись друг в друга, мы с рычанием катаемся по земле. Противник не выше меня ростом, но старше и коренастее, его руки длинны, как у гориллы, и сильны, как стальные тиски. Схватив меня за волосы, он начинает неистово бить меня головой оземь. Изловчившись, я ударом шипованного ботинка в живот отбрасываю его в сторону; враг, кряхтя, поднимается, в его руке возникает длинный нож. Делая им обманные движения в воздухе, нацист на полусогнутых ногах кружится вокруг меня.
Вот где пригодились ваши восточные боевые искусства, майор Петров! Распластавшись в прыжке, ногой вышибаю клинок из его руки; кувыркнувшись в воздухе, прекрасно отцентрованный нож втыкается на пол-лезвия в землю и стоит, подрагивая, метрах в трех от нас. Оба мы наперегонки кидаемся за оружием; нацист, к сожалению, стоял ближе, и приз достается ему. Яростно оскалив зубы, враг пытается достать ножом до моего тела, я перехватываю его руку, выворачиваю, и его собственный нож втыкается в его собственное горло. Эсэсман хрипит, его рот распяливается в жутком крике, а из его шеи фонтаном хлещет кровь. Зажав горло скрюченными пальцами, он в предсмертной судороге бьется по земле. Выстрел в упор из Серегиного автомата прекращает его мучения.
Я сижу на коленях рядом с трупом, из моих дрожащих рук друг вынимает окровавленный эсэсовский кинжал.
— Надо же, «Meine Ehre Heißt Treue!» (Моя честь зовется верность), — комментирует он надпись на лезвии. — Какая у такой падали может быть честь? А ты молодец, такого матерого фашиста завалил.
Господи! Мне хочется выть, выть в безысходном отчаянии, как волк на луну! Господи, я ненавидел этого нациста, я знал, что он бы безжалостно убил меня, если бы смог взять верх. Тогда почему же у меня такое смятение на душе?! Может, потому, что мне в первый раз в жизни пришлось убить человека ножом, и я весь залит человеческой кровью? Господи, человека ли?! Ведь это именно по его приказу убивали Славика? Господи, я отомстил за моего бедного русского друга! Я прав, я тысячу раз прав.
— Собаке собачья смерть! — заключает Нестеренко и, взяв меня за руку, уводит от трупа.
Меня всего трясет: и от нервных переживаний, и от холода — на мне насквозь промокшее после купания в реке обмундирование. Товарищи спешно раскладывают костер, Серега раздевает меня и, не жалея спирта из своей фляги, растирает мое тело жесткой рукавицей. Потом почти насильно вливает мне в горло остатки огненного пойла: «Это поможет тебе побыстрее успокоиться и не простудиться!» Снимает с себя теплый свитер, остальные товарищи тоже делятся своими вещами, и вот я одет и согрет не только теплом их вещей, но и теплом их искренней заботы обо мне.
Рассказывает старшина Нестеренко:
— Одного из тяжелораненых врагов нашим удалось захватить в плен, вот он сидит, привалившись спиной к дереву, Петров наскоро перевязал его раны и теперь готовится допросить его.
Пленный явно не немец: бритая голова, курчавая темная бородка. Игнорируя нас, антрацитовые глаза впиваются в Асланбека.
— Чермоев! — как змея шипит он. — Сколько лет я мечтал воткнуть кинжал в твое поганое сердце! Отомстить наконец за то, что после революции ты и твои дружки оскорбили и унизили наш древний род, отобрали у нас все богатства!
— Поверь, Рамзан, я не менее рад нашей встрече, — с леденящей душу любезностью отзывается наш чеченский друг. — А богатство принадлежит народу.
— Вместе с кяфирами оскверняешь наши горы, преследуешь честных мусульман?
— А кто здесь честный мусульманин? Не вижу таких, — картинно вертит головой капитан. — А кяфиры вроде с тобой вместе на парашютах с неба спустились?
— Ты и твои дружки продались Советам за чины и паек. Вы помогаете русским грабить вайнахов.
— Зато не грабим на большой дороге, как ваши бандиты.
— Ты предал свой народ! Опозорил своих предков!
О, прямо как беседа Пауля с Менцелем, только окрашенная в кавказский колорит и поэтому более живописная. А по сути, тот же диалог двух глухих. Наконец Петрову это надоедает, и он требует:
— Аслан, давай ближе к теме допроса. Нам желательно знать их планы и маршрут.
Но бандит не унимается, видно, ему хочется побольнее поддеть своего старого врага.
— И твоя сестра позорит честь женщины-горянки! — продолжает он.
— Что вы сделали с ней?! Отвечай, или я тебя зарежу как шакала! — рванулся к кинжалу Аслан.
— Твоя Лайсат была у меня в руках, в полной моей власти, — злобно расхохотался бандит. — Именно увидев ее с парнем, выдававшим себя за немецкого радиста, я заподозрил подмену. Я знал, что она комсомолка и твоя сестра. Она пыталась сопротивляться, но наши схватили их обоих.
