— А Петров по-своему прав, — заявил Крис, поджав губы. — Хансен сам нарвался из-за своего длинного языка. Знаешь, как говорили у нас в поселке своим детям немецкие матери: «Молчи, а то накличешь беду!»
— А большевики говорят, что тут, в СССР, свобода, — ляпнул я.
Крис только рукой махнул:
— Знаешь, в 37–38-х годах сколько наших из российских немцев было посажено в лагеря или приговорено к расстрелу за антисоветскую пропаганду? А уж с началом войны всех поголовно объявили фашистскими шпионами.
Тогда я попросил Гюнтера, наш alter Kampfer (старший), поворчав для порядка, согласился. И вот часа в два ночи мы вылезли из окна и по крышам добрались до самой гауптвахты.
Затаившись за трубой, мы с фельдфебелем наблюдали за красноармейцем, с винтовкой за спиной обходящим обширное строение вокруг.
«Вот Heimkriger (тюфяк), — подумал я. — Тоже мне охранник. Да его любой диверсант шутя снимет, мальчик даже пикнуть не успеет».
Я приготовился спуститься, как только Саакян завернет за угол и не сможет видеть меня, но вдруг заметил два вынырнувших из тени силуэта с горскими кинжалами в руках. Один из них остался у двери склада, другой крадучись двинулся за часовым. Я жестом показал на них камераду, он дал знак, что тоже заметил.
По команде моего друга мы одновременно сиганули с крыши прямо на головы бандитов. Прыжок Гюнтера можно было бы сравнить с прыжком уссурийского тигра — такой же молниеносный и смертоносный, тяжеленная лапища нашего фельдфебеля мгновенно оглушила абрека, и тот упал почти замертво. У меня не было такого явного физического превосходства над противником, и мне пришлось на несколько секунд дольше провозиться со своим врагом, но в конце концов я тоже заломил ему руку за спину и зажал рот. Бедный Саакян обернулся на нашу возню за своей спиной, сначала даже не сообразил в чем дело, потом заполошно, по-бабьи заорал: «Тревога!» На его вопли сбежались полуодетые бойцы, большая часть из них по приказу Петрова побежала осмотреть вокруг, нет ли других нарушителей, меньшая часть поволокла обоих абреков в штаб.
Рассказывает старшина Нестеренко:
— Каково же было наше удивление, когда в одном из нападавших мы опознали одного из красноармейцев нашего гарнизона, уроженца аула Чеберлой Идриса.
Оказывается, с ним связался один из его родственников, находящихся в банде, и попросил помочь украсть со склада боеприпасы, нехватка которых у бандитов ощущалась особенно остро, ведь вся направляемая для них абвером помощь попадала в руки чекистов.
И вот предатель стоит на допросе у Петрова, злобно сверкая черными глазами из-под насупленных бровей. Тело его напряжено, как у попавшего в западню хищника: кажется, вот-вот клацнет зубами и вцепится в глотку.
— Идрис, не ожидал я, что такой смелый джигит, как ты, предаст нас бандитам, — пытается по-хорошему говорить с ним Петров.
— Терлоев не бандит, а борец за свободу нашей родины! — запальчиво возражает тот.
— Идрис, ты же комсомолец, — говорю я. — Советская власть дала тебе все, выучила тебя, принесла в Чечню новую светлую жизнь.
— Вы не принесли нам новую жизнь! Вы только оскверняете землю наших дедов и убиваете моих братьев! — презрительно скривив губы, буркнул Идрис.
— Советская власть строит у вас школы, больницы, а вы подняли восстание…
— А что это нам дает, кто нуждается в этом? Вы бы лучше оставили нас в покое и не оскверняли нашу землю! — не дослушав, перебил его горец.
— Вы не сможете жить без помощи России!
— Мы всегда жили без вас и дальше будем жить!
— Но адат и шариат устарели, по ним нельзя жить в XX веке! — с полным сознанием своей правоты возражаю я.
— А за эти слова сам Аллах велит мне тебе язык отрезать! Мои прадеды воевали против вас, и я пойду по их пути! — взрывается бурной тирадой чеченец.
— Да. Проблесков коммунистической сознательности ты от него явно не добьешься, — констатирует Владимир.
— Истинные джигиты считают, что уважение и дань предкам — очень важное дело! — не сдается горец.
— Да ну его к черту! Уведите, пока я его прямо здесь не пристрелил! — не выдерживает майор.
Конвоиры подхватывают бывшего красноармейца под локти и выталкивают из штаба, обернувшись, тот орет:
— Шайтан заберет тебя и твоих кяфиров, мои братья еще перережут вам всем глотки!
— А ведь он сын начальника районного НКВД, причем от русской матери, поэтому до сих пор и держал его в гарнизоне, — вздыхает Петров. — Хотя чему удивляться, многие бывшие партийные и советские работники коренной национальности или уже ушли в банды, или тайно связаны с мятежниками. Даже среди работников НКВД есть оборотни. Вот недавно в селе Гухой один милиционер из местного райотдела освободил из КПЗ своих родных братьев, арестованных за дезертирство, прихватил оружие и скрылся.
— Ты не прав, — запальчиво возразил Чермоев. — Большинство чеченцев и ингушей ведут себя как патриоты! Многие вайнахи продолжают честно работать и даже дают вооруженный отпор бандитам. Вот недавно в селе Гуни бандиты хотели угнать колхозный скот. Так группа чеченских колхозников почти два часа вела с ними бой, но отогнала грабителей. Да и в селе Мехкеты в октябре нечто подобное произошло. В селах есть старики, которые в революцию были красными партизанами, они настраивают народ против абреков, призывают сражаться с фашистами и их прихвостнями.
Рассказывает рядовой Гроне:
— Из Центра передали: ждать очередную посылку из абвера ориентировочно в ночь на 30 января, опять груз оружия, боеприпасов и новейшей модификации мин. Наш отряд должен передать наилучшие координаты для выброски груза и оборудовать площадку.
— Отлично, — потирает руки Лагодинский. — Даже не надо тайком добывать сведения на секретном заводе, образцы сверхсекретной продукции абвер сам любезно вышлет нам авиапочтой. Ну, и особая благодарность от меня майору Арнольдту за бесперебойное снабжение боеприпасами. Прямо впору писать на него представление к награде за бескорыстную помощь Красной Армии!
На следующий день наша команда выезжает на большое горное плато над аулом Сержень-Юрт и оборудует там площадку с кострами. Стаскиваем сухой валежник, складываем его в четыре большие кучи и обильно поливаем керосином. Повезло, что погода не очень морозная, и слава богу, на нас не хлипкие вермахтовские шинели, а добротные красноармейские полушубки, но дует холодный влажный ветер, и я все равно мерзну. Точнее, пока работаешь — еще ничего, согреваешься в движении, но стоит только присесть отдохнуть, как холод начинает пробирать до самых костей. Вон Сереге хорошо — настоящий русский мужик: по-молодецки машет топором, аж звон по всему лесу стоит, весь распаренный, красный, полушубок нараспашку, аж пар от него валит! Не отстает от него и Петров, еще и на нас с Куртом успевает покрикивать: «Давай-давай!»
