— Переход Суворова через Альпы, — пытается шутить Димпер, вспоминая знаменитую картину.
Да уж, чудо-богатыри Суворова шли за славой, а мы?! Сравнение явно не в нашу пользу.
Стремительно смеркается, торопимся, ведь нам непременно надо достичь аула до наступления темноты. Ветер становится все злее и холоднее, он продувает ущелье, как огромную аэродинамическую трубу; его порывы выдувают последнее тепло из-под наших телогреек; ватные штаны покрыты толстым слоем наледи, на бровях и вокруг ртов намерз белый иней, и мы все похожи на сказочных Дедов Морозов.
Но вот наконец и аул: разгоняя прикладами собак, входим в сакли. Хозяева гостеприимно приглашают нас отдохнуть на коврах в кунацкой, хозяйки хлопотливо кипятят калмыцкий чай с бараньим жиром, пекут кукурузные лепешки в крохотных глиняных печурках. На все их расспросы врем про учения, право же, нам даже неудобно перед гостеприимными людьми.
Утром всех мужчин приглашают в здание сельсовета, ничего не подозревающие люди идут как на праздничный митинг, ведь сегодня 23 февраля — День Советской Армии. Да уж, запомнят они и этот день, и эту Красную Армию!
Майор НКВД зачитывает с трибуны указ Верховного Совета СССР «…за пособничество бандитам и немецким диверсантам…». Народ потрясенно молчит… Какое массовое пособничество? Ну не было ничего такого, уж нам-то, бойцам НКВД, это известно лучше, чем кому-либо! Были отдельные задуренные националистической пропагандой личности… Честно говоря, мы опасались вооруженного сопротивления, но сопротивляться особо некому — перед нами в основном согнутые годами старики и безусые мальчишки. После я узнал, что и в других аулах случаи сопротивления были единичными. В непокорных был дан приказ стрелять без предупреждения, на поражение. Крис с Гюнтером и его верным «МГ-34» расположились на скальном уступе, отсюда весь аул виден как на ладони и, если что, будет прекрасно простреливаться. Руки Шаламова дрожат, когда он суетливо заправляет пулеметные ленты. Фельдфебель ложится на снег и поудобнее устраивается, глядя в прицел. Лицо его сумрачно, черт знает, какие ассоциации бродят сейчас в его немецкой башке.
Опергруппы из трех человек заходят в дома, производят обыск, изымают оружие, ищут антисоветскую литературу и валюту, требуют выдать бандитских пособников. Каждая такая опергруппа отвечает за выселение четырех семей. Кое-как пристроив на коленях планшетку, офицер торопливо заносит данные в учетные карточки, где отмечает всех домочадцев (в том числе и отсутствующих), а также обнаруженные и изъятые при обыске вещи. На сельскохозяйственное оборудование, фураж, крупный рогатый скот обещает выдать квитанции для восстановления хозяйства.
С почерневшими от горя лицами горянки собирают свой немудреный скарб — разрешено взять не более 500 кг на семью, но и этот груз как тащить на себе через заснеженный перевал?! Предстоит преодолеть тяжелый подъем, на руках придется нести маленьких детей. Да, главное сейчас спасти детей!
У одной женщины от волнения начинаются роды, растерявшийся офицер НКВД бестолково мечется вокруг нее, пока его не прогоняют аульские повитухи. Отправка задерживается, наш майор злится, у него строгие рамки приказа.
Пускаемся в путь только на следующий день, карабкаемся в гору вместе со всем этим пестрым табором. Ночуем на перевале, под открытым небом, костров разводить особо не из чего, а за ночь температура сильно упала, и повалил густой снег. Утром еле откапываемся из-под снежного савана. Новорожденный ребенок замерз, но его мать не хочет бросать окоченевшее тельце и несет его с собой. Это совсем молодая женщина, ей не более семнадцати лет, это ее первое дитя: она рвет на себе волосы и воет, словно волчица. От ее стенаний у меня мороз по коже, я не могу смотреть в глаза идущим в колонне горцам, но мой автомат стоит на боевом взводе, и его очередь готова пресечь любую попытку бунта. Сумрачны лица и остальных моих товарищей, мы движемся медленно и скорбно, словно огромная похоронная процессия.
Но вот и соседний аул, тот, что за перевалом. Он встречает нас оглушительным ревом недоенной скотины — население вывезли отсюда двое суток назад, скот брошен, вымя коров и коз раздулось от переполнившего его молока, и несчастные животные мыкаются в поисках своих пропавших хозяев. Разрешаем женщинам из нашей колонны подоить скотину, посуду находим в брошенных домах — почти всю утварь хозяева были вынуждены оставить. Один из солдат берет в руки серебряный кумган, некоторое время любуется им, затем кладет в вещмешок. Женщины поят молоком детей, предлагают и нам. Видно, что у них нет злости на нас, понимают, что мы люди подневольные и действуем не по собственному злому умыслу. По распоряжению Петрова режем пару бычков, чеченцы разводят костры из сухих кукурузных стеблей и варят мясо. Ночуем в заброшенном доме, посреди разгрома, спим вполглаза — побаиваемся побегов своего спецконтингента. Хотя куда им бежать — в горах зимой верная смерть. Утром, едва рассвело, грузим детей на несколько найденных двухколесных тележек, горцы называют их арба. Запрягаем бычков и поехали. Дорога становится более широкой и пологой, но все равно на подъемах толкаем арбу сзади, уперевшись плечами, а на спусках виснем на ней, изо всех сил вцепившись руками и пытаясь тормозить подошвами сапог. Тяжелая снеговая туча опускается буквально нам на головы, снег валит густыми влажными хлопьями, еще более затрудняя нашу дорогу.
Но вот райцентр, здесь пересаживаем людей на грузовые «Студебеккеры», которые отвезут их до ближайшей железнодорожной станции. Там предстоит погрузка в эшелоны и долгий мучительный путь в Казахстан. А по брошенному аулу уже бродят мародеры.
— Вот так, наверное, было и с моим родным немецким селом, — печально говорит Шаламов-Димпер.
Но не он один подавлен происходящим, в смятении и остальные солдаты. Ропот еще больше усиливается, когда узнаем, что многие высшие офицеры НКВД и лично сам Берия удостоены правительственных наград за успешное проведение спецоперации. «Разве можно давать ордена за участие в таком черном деле?» — вертится в голове. Но мы боимся обсуждать это даже между собой — ведь так просто самому оказаться причисленным к врагам Советской власти.
