Южнее деревушки Лэнгбанк на дороге между Глазго и Гриноком, которая шла по западному берегу реки Клайд, они остановились размяться и съесть сандвичи Дотти. В бледном свете раннего утра на Северо-Шотландском нагорье они сфотографировали друг друга около автофургона. Джок Хорсфолл забрался в кузов, и на снимке он пьет чай, усевшись на контейнер.
Чамли и Монтегю позируют на фоне грузовика возле деревни Лэнгбанк на берегу реки Клайд воскресным утром 18 апреля 1943 г., за несколько часов до того, как тело было погружено на подводную лодку.
Автогонщик Джок Хорсфолл пьет чай в кузове грузовика, сидя на контейнере. Внутри контейнера — «Уильям Мартин».
У Гринокского дока их ждал катер. Полдюжины матросов на канатах осторожно погрузили на него 400-фунтовый контейнер, за которым последовали надувная лодка и весла. Путь по воде до плавучей базы подводных лодок «Форт», около которой находилась субмарина, занял всего несколько минут. Офицеры на базе были «частично в курсе», и появление контейнера не вызвало со стороны команды никаких подозрений или замечаний, поскольку «они думали, что это всего-навсего какой-то особо срочный и хрупкий груз, отправляемый по распоряжению командования подводным флотом». Монтегю и Чамли тепло встретил Джуэлл, который отдал приказ переправить контейнер на подводную лодку на следующее утро вместе с большим количеством джина, хереса и виски для пополнения запасов 8-й флотилии в Алжире (о характере этого груза команде тоже не сообщали).
Монтегю и Чамли передали Джуэллу последние распоряжения и большой конверт с документами, которому до извлечения трупа из контейнера предстояло покоиться в сейфе субмарины. В судовом журнале операция, как и другие секретные боевые задания Джуэлла, обозначалась кодом — 191435В. В последний момент Монтегю решил сохранить у себя как сувенир одно из весел надувной лодки. Если кому-либо из сорока четырех человек команды «Серафа» и показалось странным, что они берут на борт лодку с одним веслом, вслух удивления никто не выразил.
После трех месяцев в воображаемом обществе Билла Мартина Монтегю и Чамли отправились домой. В этом отъезде было что-то странно трогательное. «К тому моменту майор Мартин стал для нас абсолютно живым», — писал Монтегю, которому в обычной жизни никогда бы не пришлось иметь дела с таким человеком, как Глиндур Майкл. Плод воображения сделался частью реальности: «Мы чувствовали, что знаем его так, как знаешь своего лучшего друга… мало-помалу у нас возникло ощущение, что мы знали Билла Мартина с его раннего детства, и мы испытывали подлинный, личный интерес к его роману и к его денежным затруднениям».
Монтегю взволнованно писал Айрис о своих новостях «в той мере, в какой о них можно писать»: «В прошлый уик-энд мне пришлось съездить в Шотландию. Это было очень весело: я и еще двое отправились на грузовике. Ночь была прекрасная, лунная, так что даже с приглушенными по-военному фарами ехалось неплохо, и вспоминались наши дальние поездки былых времен. Затем я два дня пробыл на корабле (стоявшем на якоре… В открытом море я еще не бывал!!). Время провел отлично: моряки — великолепные ребята. После возвращения у меня была сильная запарка: надо было завершать работу, которой я занимался».
На борту «Серафа» первый лейтенант Дэвид Скотт, помощник командира подводной лодки, получил от Джуэлла указание проявлять особую осторожность, принимая на борт контейнер с надписью «Оптическое оборудование»: «Я должен был позаботиться о том, чтобы этот объект через торпедопогрузочный люк опускали очень бережно и ни обо что не ударили». Чтобы контейнер мог поместиться на стеллаже для торпед, пришлось погрузить на одну торпеду меньше. Как на многих подводных лодках военного времени, на «Серафе» не хватало коек для всей команды, поэтому спали по очереди в носовом торпедном отсеке. Так что десять дней морякам предстояло спать бок о бок с Биллом Мартином.
19 апреля в 16.00 подводная лодка «Сераф» подняла якорь и вышла из залива Холи-Лох в реку Клайд. Монтегю известил Адмиралтейство, что операция «Фарш» началась. «Мы были взвинчены до предела», — вспоминал он. Волнение было окрашено тревогой: «Сработает ли план?»
В сумерках «Сераф» рассекал воду, направляясь к открытому морю. «Стояла весна, — пишет Скотт, — но, глядя на лесистые склоны по нашему левому борту, об этом, если не знать, трудно было бы догадаться. По правому борту лежал Данун, его очертания смягчал легкий туман, смешанный с древесным и угольным дымом, который поднимался из труб его угрюмых, серых домов». Выйдя в широкое устье Клайда, «Сераф» двинулся дальше в сопровождении минного тральщика, чья главная задача состояла в предупреждении возможных атак британской авиации, которая обычно рассматривала все подводные лодки как вражеские, если только не было ясных признаков, указывающих на обратное.
Находясь на траверзе острова Арран, «Сераф» совершил пробное «погружение для дифферентовки» (то есть для балансировки лодки), а затем взял курс на Ирландское море. Южнее островов Силли тральщик отошел, приняв на борт холщовый мешок с последними письмами членов команды. «Прощальный обмен световыми сигналами, означающими пожелание удачи, — и мы вышли в зыбь Атлантики, а вскоре и погрузились». Теперь «Сераф» был один. Погода стояла отличная, волны были небольшие, и команда судна сделалась частью странного сумеречного мира — мира долгого плавания на подводной лодке, мира, который в равных долях состоял из скуки, ожидания и страха. Днем субмарина должна была идти под водой, ночью всплывать и двигаться на дизельном ходу, подзаряжая аккумуляторы. На рассвете — погружение. Если их не атакуют и не произойдет чего-либо еще экстраординарного, то, делая по 130 миль в сутки, они окажутся в районе Уэльвы через десять дней.
Внутри лодки было душно. Матросы и офицеры несли двухчасовую вахту, потом четыре часа отдыхали. Так — двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. «Настоящего однообразия никогда не возникало, потому что в глубине сознания все время жила решимость уцелеть, которая требовала постоянной бдительности». По военным меркам питание на «Серафе» было высококачественным и обильным: «Мы не испытывали недостатка ни в мясе, ни в сливочном масле, ни в сахаре, ни в яйцах. У нас даже была такая роскошь, как шоколадное печенье и мед… Нам повезло с коком: он умел печь хороший хлеб». Никто на борту не брился, все спали одетые. Через несколько дней плавания повсюду стоял запах немытых тел и машинного масла.
Лежа на койке, лейтенант Скотт пытался читать «Войну и мир» и отгонял мысли о смерти. Его восхищал Джуэлл, который в его глазах «воплощал в себе все то, чем должен отличаться капитан подводной лодки: абсолютное бесстрашие, неизменное хладнокровие и расчетливость». Но, как бы ни был командир отважен и хитроумен, Скотт понимал, что, вполне вероятно, погибнет на двадцать третьем году жизни. «В то время шансы вернуться домой из средиземноморского плавания на субмарине были пятьдесят на пятьдесят». Перед отплытием на «Серафе» Скотт провел неделю в Лондоне. В последний день его отпуска дядя Джек и недавно овдовевшая мать повели его на ланч в дорогой ресторан. Когда пришло время прощаться, в глазах у матери и дяди стояли слезы. «Меня точно ударило: они думают, что, может быть, никогда больше меня не увидят».
