Гарригос, однако, уговорил кого-то в военно-морском ведомстве сказать ему, что было в чемоданчике. Он послал Клаусу список:
1. Три бюллетеня о британских военных операциях.
2. Два плана.
3. 33 фотографии.
4. Три конверта, адресованные Каннингему, генералу Эйзенхауэру и генералу Александеру.
Услужливо, но без особой необходимости Гарригос добавил: «Эти три человека командуют союзными силами в Северной Африке».
Клаусу стало ясно, что содержимое чемоданчика, каким бы оно ни было, представляет чрезвычайный интерес. В ход пошла более тяжелая артиллерия. Вновь Адольф Клаус обратился к своему отцу Людвигу, немецкому консулу, и попросил прибегнуть к помощи его «близкого друга» Хоакина Миранды Гонсалеса, гражданского губернатора Уэльвы, возглавлявшего провинциальное отделение Фаланги. Убежденный фашист, Миранда, «как и большинство представителей власти, питал глубокую антипатию к англичанам, а с немецким консульством он был в прекрасных отношениях… к немцам всегда благоволил, а на британцев смотрел косо». Миранда был бы рад помочь, и он аккуратно навел справки в военно-морском ведомстве, но он тоже не решился прямо потребовать, чтобы письма были распечатаны. «Этот господин, — доносил Хиллгарту один из его агентов, — не осмелился попросить у военно-морского судьи копии документов». Клаус отреагировал на новую неудачу ростом досады и любопытства. Как же так? Ведь он чуть ли не целое состояние потратил на подкуп местных чиновников. Говорили: «В Уэльве дон Адольфо может открыть любую дверь». Однако дверца сейфа капитана Эльвиры оставалась надежно запертой. Целая сумка секретных британских документов уже три дня находится в Уэльве, но до сих пор они «не скопированы и не сфотографированы, их видели и читали только в кабинете военно-морского судьи». Три конверта, которые, по сведениям Клауса, должны были содержать чрезвычайно важную информацию, по-прежнему были запечатаны.
В Лондоне Чамли и Монтегю были не менее сильно раздосадованы тем, что информация, почти достигнув цели, застряла в неуместно честных руках испанских военно-морских чиновников. Они решили слегка раскочегарить печку.
Алан Хиллгарт послал в Лондон незашифрованную телеграмму, где говорилось, что майор Королевской морской пехоты Мартин был предан земле с должным почетом: «Я рад сообщить, что и военно-морские, и военные власти были хорошо представлены и настроены весьма сочувственно». Через два дня после похорон (было сочтено, что это как раз достаточный срок, чтобы известие о смерти Мартина прошло по каналам британской военной бюрократии) лондонский отдел военно-морской разведки послал Хиллгарту в Мадрид телеграмму за номером 04132, выдержанную в отнюдь не столь беззаботном тоне. Она была помечена как совершенно секретная, но предназначалась для немецких глаз и содержала точно выверенную дозу нарастающей паники: «Некоторые из бумаг, имевшихся у майора Мартина, являются документами чрезвычайной важности и секретности. Подайте официальный запрос о возвращении всех бумаг и немедленно известите меня личным посланием об адресатах всех бывших у него служебных писем, которые Вам удастся получить. Эти письма должны быть возвращены на адрес: „коммодору Рашбруку, лично“ наибыстрейшим безопасным маршрутом, и их ни в коем случае, повторяю, ни в коем случае не следует вскрывать или подвергать каким-либо иным манипуляциям. Если никаких служебных писем Вам не вернут, тщательно, но вместе с тем осторожно наведите справки в Уэльве и Мадриде, были ли они выброшены на берег, и если были, то какова их судьба».
Одновременно Монтегю отправил Хиллгарту особое сообщение, используя секретный личный шифр, что было единственным безопасным способом связи с осаждаемым шпионами посольством в Мадриде: «Выполняйте указания, содержащиеся в послании от меня, отправленном по военно-морским каналам, поскольку это необходимое прикрытие, но успех нежелателен». Это сообщение лишь подтверждало то, что Хиллгарт и так понимал. Романист на посту военно-морского атташе должен был сотворить вымысел специально для Куленталя и его информаторов, но, опять-таки, это надо было делать чрезвычайно тонко. Немцы в то время уже знали методы британских дипломатов: если бы на самом деле была потеряна сумка с секретными документами, британцы не стали бы поспешно требовать ее возвращения, потому что это навело бы испанцев на мысль о ее важности. Хиллгарту следовало начать с рутинного наведения справок и лишь затем, постепенно, создавать впечатление все большей и большей нервозности британцев. Это напоминало ходьбу по канату: осведомляясь о документах, надо было, «с одной стороны, делать вид, что мы не хотим возбуждать у испанцев подозрений, будто мы всерьез опасаемся утечки важной информации, с другой — наводить их на мысль, что мы испытываем именно такие опасения».
Хиллгарт переслал лондонскую телеграмму в Уэльву Хейзелдену, поручая тому «тщательно, но вместе с тем осторожно» навести справки о местонахождении утраченных важных и секретных бумаг. Одновременно он привел в движение мощную мадридскую машину слухов. В Испании военного времени молва была практически единственным общедоступным предметом потребления: шпионы торговали слухами, правительственные круги были пропитаны ими насквозь, и почти все, начиная от самого Франко, отдавали им щедрую дань. Молва была валютой. Молва была властью. «Слухи в Испании распространяются необычайно легко, — писал Хиллгарт. — Страна, можно сказать, живет толками. Часто достаточно бывает слова, небрежно брошенного в клубе или кафе». Чтобы пустить слух, объяснял он Лондону, все, что ему нужно, — это «выбрать из знакомых самых отъявленных сплетников и, учитывая их связи, использовать этих людей должным образом». Хиллгарт принялся тихо проговариваться там и тут, что британцы ищут важные документы в Уэльве: он знал, что, как при игре в «испорченный телефон», история, переходя из уст в уста, будет переиначиваться и раздуваться и что при минимуме везения она вскоре дойдет до немцев, которые отреагируют соответственно.
Кроме того, британский военно-морской атташе ненавязчиво обратился к министру ВМФ контр-адмиралу Морено. Морено нравился Хиллгарту, считавшему его «искренним противником войны». Адмирал и дипломат дружили между собой, не упуская при этом случая использовать дружбу для взаимных манипуляций. По одному более раннему поводу Хиллгарт писал: «Я сумел возбудить в министре флота такие угрызения совести на мой счет из-за того, что он не смог исполнить мою просьбу, что в конце концов он ее все-таки исполнил, причем с существенным риском для себя, просто потому, что не хотел подводить друга». Через посредника в испанском ВМФ Хиллгарт обратился к адмиралу за помощью в возвращении чемоданчика. Хиллгарт был достаточно осторожен, чтобы сформулировать просьбу устно, не доверяя ничего бумаге. Морено был надежным и хорошо информированным источником и притом почти наверняка одним из главных получателей британских денег. Но Хиллгарту было известно также, что испанский министр ВМФ, при всех своих симпатиях к Великобритании и лично к Хиллгарту, вместе с тем находится в тесном контакте с немецким посольством и часто встречается с немецким послом Гансом Генрихом Дикхоффом. Морено был идеальным «каналом»: он как министр ведал военно-морскими делами и потому, скорее всего, должен был увидеть документы достаточно скоро; от него можно было ждать активных усилий по их розыску и возвращению британцам; но можно было также рассчитывать, что он передаст информацию немцам или, по крайней мере, предоставит им доступ к документам, тем самым сохраняя за собой расположение обеих сторон.
