— Я тоже поднял.
— Но потом выкинули. А другие оставили. — Комиссар посмотрел в сторону поляны: — Им страшно, Саша. Пропуск в плен предлагает им жизнь, а мы должны заставить их идти, возможно, на смерть.
— То есть вы хотите сказать, — лейтенант не смог скрыть презрение в голосе, — что мои красноармейцы только и думают о том, чтобы сдаться?
— Некоторые — наверняка, — спокойно ответил Гольдберг. — Это нормально, жить хочется каждому. Если сейчас командование приму я, люди могут взбунтоваться. Подождите. — Он поднял руку, видя, что Волков готов взорваться. — Поставьте себя на их место. Еще три месяца назад они были просто рабочими…
— А вы видели, как эти «просто рабочие» шли сегодня утром в атаку? — насмешливо спросил комроты.
— Это не имеет значения, — покачал головой комиссар. — Там они были частью дивизии. На миру и смерть красна, вы же знаете. Если бы вас тогда убили или ранили, прислали бы другого лейтенанта, и рота воевала бы, как прежде. Здесь все по-другому. Я еще по Гражданской помню как это бывает. Именно поэтому командиром сейчас должен быть тот, кого они знают и кому они доверяют. Вы говорили, что готовили их в учебном полку?
— Да. — Лейтенант уже успокоился и не мог не признать, что в словах Гольдберга есть резон.
— Значит, вам они поверят, — кивнул комиссар. — Сейчас это очень важно. А я, соответственно, буду политруком роты. Будем считать, что меня временно понизили в должности.
Волков молча кивнул и повернулся к бойцам, но Гольдберг придержал его за рукав.
— Последний вопрос. — Валентин Иосифович выглядел слегка обеспокоенным. — Командир первого взвода… Он… Надежный человек?
«Начинается», — с беспокойством подумал лейтенант, но виду не подал. Архипов утверждал, что за Берестовым никаких палачеств не числилось, да и маловероятно, чтобы комиссар и белогвардеец встречались раньше.
— Старший сержант Берестов — отличный младший командир… Да, он надежный человек. А почему вы спрашиваете?
— Да так… — Политрук, казалось, чувствовал себя виноватым. — Просто показалось… Нет, ничего.
Командир и комиссар вернулись на поляну. Красноармейцы, похоже, даже не заметили, что кто-то куда-то отлучался. Бойцы лежали в том тяжелом, бессонном забытье, что наступает у человека который слишком долго держался на пределе возможностей. Медведев шагнул навстречу ротному и вяло отдал честь.
— Товарищ лейтенант, у меня семнадцать штыков при одном пулемете, у Андрей Васильича — двадцать четыре, пулеметов два, один — немецкий. От третьего взвода только шестеро осталось. Раненых четырнадцать, из них десять ходячих, пока.
— Что значит «пока»? — резко спросил Волков.
— Четверо на честном слове держатся, — тихо сказал старшина. — Женька-филолух контужен сильно, скоро чертей гонять начнет. У Чиркина прострелен бок, сюда дошел, а встанет ли — не знаю. Четверо тяжелых, их только нести. Правда, ефрейтор Егоров, думаю, скоро кончится. У него осколок в груди застрял, пережал что-то, задыхается. К доктору его надо.
— Доктора у нас нет, — ответил лейтенант. — А где Берестов?
— Дозоры выставляет, — пожал плечами Медведев. — Сказал, двух к дороге выдвинет, и по двое туда и туда. — Комвзвода–2 махнул рукой влево и вправо: — Только, по-моему, напрасно это, все равно, ставь не ставь — люди сразу свалятся.
— Будем надеяться, не свалятся, — сухо ответил лейтенант. — Значит, так, людей из третьего забирай себе, пользы от такого взвода все равно нет. Как с патронами?
Медведев достал записную книжку в клеенчатом переплете, перелистал замусоленные страницы.
— К «мосинкам» сто семьдесят две обоймы, к моему «дегтярю» два диска, к берестовскому — полтора, еще пять сотен россыпью. К немецким винтовкам — девяносто три патрона, к их пулемету — две ленты по пятьдесят патронов. К автоматам немецким восемь магазинов и сто пятьдесят восемь патронов россыпью. Гранат: противотанковых двенадцать, «эфок»…
— А с провизией? — впервые вступил в разговор комиссар.
— Сухари, — коротко ответил старшина, — хлеба есть немного… Двадцать три, немецких — семь.
— Воевать можно, — кивнул Волков.
— В общем, воевать придется на голодный желудок, — вздохнул Гольдберг.
— Меня больше беспокоят раненые, — честно признался комроты. — Почти треть людей у нас небоеспособны… Что там такое?
На поляну, шатаясь, выбежал младший сержант с перевязанной головой. «Кошелев, — вспомнил лейтенант. — Командир отделения у Берестова. Он, кажется, из студентов».
— Он с Василь Андреичем пошел, — встревоженно сказал старшина.
Сердце Волкова упало, он затравленно оглянулся, ожидая, что лес взорвется стрельбой и чужим криком. Но все было тихо, и, приглядевшись, ротный успокоился: младший сержант был не напуган, а, скорее, взволнован.
— Женька, в чем дело? — на другом конце поляны поднялся, опираясь на немецкий пулемет, красноармеец Зверев.
После уничтожения немецкого самолета бывший студент механического факультета, а ныне боец Красной Армии Максим Зверев ходил в героях, да и во время атаки показал себя с наилучшей стороны, застрелив в траншеях трех гитлеровцев. Свой ДП он отдал товарищам, а себе взял тяжелый и страшный МГ–34. Отыскав в ранце убитого пулеметчика наставление по вражеской машине, Зверев быстро освоился с новым оружием и доложил ротному, что готов воевать с немецким пулеметом. Роясь в трофеях, дотошный технарь нашел даже два запасных ствола, менять перегревшиеся при стрельбе, и асбестовые рукавицы для этой процедуры.
— Без паники, — строго сказал лейтенант, видя, что за Максимом подхватились остальные. — Кошелев, в чем дело?
— Там… — Кошелев побледнел и вдруг прислонился к сосне.
— Ты чего контуженый бегаешь, филолух хренов? — рявкнул вдруг Медведев. — Свалишься — еще и тебя тащить!
— Там… — Студент махнул рукой куда-то на север: — Наши! Врач и медсестра… И шофер с ними. Андрей Васильевич их сюда ведет.
— А ты-то чего прибежал?
— Там… Помочь нужно. — Младший сержант тяжело сполз на землю. — Я извиняюсь, я контужен…
Бывший студент наклонился в сторону, и его вдруг тяжело и сухо стошнило.
— Женька, ты чего? — Зверев подбежал к товарищу.
— Контузия, — сказал Гольдберг, наклоняясь над Кошелевым. — Чем помочь-то? Там что, кто-то ранен?
Тот помотал головой и содрогнулся в жестоком приступе сухой рвоты.
— Сутки не ели, — спокойно заметил Медведев, — блевать и то нечем. Это пройдет. Товарищ лейтенант, разрешите, я сбегаю? Возьму отделение…
Лесную тишину разорвал женский крик. Дикий, выворачивающий вопль взлетел над деревьями и тут же оборвался, словно женщине с размаху зажали рот.
— Медведев, за старшего! — быстро скомандовал лейтенант. — Второе отделение — за мной!
