Удивительное дело, им даже выдали новое обмундирование, ну, не совсем новое, конечно, ношеное, зато чистое, не дырявое и не такое ветхое, как их полуистлевшие гимнастерки. Свет пробивался в землянку сквозь маленькое окошко, забранное крупным куском стекла — не Бог весть что за освещение, но Волков мог видеть сидящего напротив командира танкистов.
— Слышь, Иван, — позвал он. — Ива-а-ан.
— Чего тебе? — открыл один глаз комбат.
— А ты женат?
Старший лейтенант открыл оба глаза и удивленно уставился на Волкова, затем пожал плеча ми:
— Нет.
— И я нет, — вздохнул ротный.
— А чего это ты вдруг озаботился? — Петров с интересом уставился на комроты.
— Да так, — смутился почему-то лейтенант, — вот, чего-то спросилось. А у нас тут вообще кто-то есть с хомутом на шее?
Он обвел взглядом внутренности блиндажа, где кроме командиров помещались танкисты и несколько пехотинцев.
— Шумов — точно, — лениво ответил Берестов. — Трое детей, он мне сам говорил. Лично я — холостой. Денис тоже.
— Угу, — подхватил Медведев, — господа скубенты вроде не женаты, танкисты, опять же…
— Я женат! — гордо провозгласил Гольдберг.
— А-а-а, — все с тем же невозмутимым спокойствием согласился бывший белогвардеец.
Комиссар немедленно начал горячиться и доказывать, что семья — это здорово и вообще ячейка общества, Медведев ответил бородатой остротой о том, что хорошее дело браком не называют.
— И я женат, — ошарашил всех Турсунходжиев.
— А, — открыл рот Петров, — когда успел-то?
— Перед выпуском, — гордо заявил узбек — Она ко мне в Казань приехала, полгода с семьей воевала, пока не согласились.
— Ого! — заметил молчавший до сих пор Экибаев. — И ее одну отпустили?
— Ну не одну, — улыбнулся лейтенант. — Ее отец приехал, братья, мой отец, мой дядя, да вообще родни было человек пятнадцать. Мало, конечно, но по-другому как? У меня отец на железной дороге работает, уважаемый человек, а когда я в училище поступил, э-э-э!..
Всем стало ясно, что после такого сыновнего достижения отец Магомеда стал еще более уважаем.
— А через три недели война началась, — просто закончил Турсунходжиев. — Перед тем как на фронт ехать, получил письмо из дома. Отец писал, что Гюльнара беременна, чтобы я не волновался…
Он помолчал, а потом вдруг добавил:
— А чего волноваться? У нас махалля дружная, Даже если меня убьют — ребенка вырастят вместе. Другая беда — четыре сестры, скоро замуж выдавать, а за кого? Молодых парней в армию заберут…
— А сестры красивые? — поинтересовался из угла Безуглый. — А то за меня одну отдай…
— Не-е-ет, за тебя не отдам, — покачал головой лейтенант. — Ты, Сашка, несерьезный.
Землянка задрожала от хохота.
— Тогда за Ваську, — предложил неунывающий москвич.
— Ты меня без меня не сватай, — огрызнулся Осокин. — У меня, может, уже есть на примете.
— Да ну? — удивился Безуглый. — Да на тебя посмотреть — она еще в куклы, небось, играет.
Теперь гоготали над водителем, потом Экибаев заявил, что после войны непременно женится и заведет кучу детей. Безуглый предложил женить старшину, тот заржал и сказал, что старого медведя новым трюкам не научишь, начали перебирать остальных. В разгар веселья Волков вдруг поймал странный, полный печали взгляд Гольдберга.
— Валентин Иосифович, что-то не так? — наклонился лейтенант к комиссару.
— Нет, Сашенька, все нормально, — помотал головой политрук, — все в порядке.
Волков пожал плечами и откинулся к завешенной брезентом стене блиндажа. Пусть день, пусть час, но он мог позволить себе ни о чем не думать, ни о чем не беспокоиться…
* * *
Они появились в селе затемно, Семен Иванович Проклов, вставший по обыкновению рано, чтобы задать корм скотине, услышал шум моторов и с отстраненным спокойствием понял: это за ним. Он ждал этого с той самой минуты, как ночью отправил жену и детей к сестре, и теперь, когда они ехали через деревню, крестьянин аккуратно закрыл дверь в маленький хлев и пошел в дом. На секунду глаз остановился на тяжелом, с длинной рукоятью топоре, и Проклов подумал, что если встать у калитки, то можно, пожалуй, успеть развалить одного докуда получится. Колхозник покачал головой: если убьет кого-то, эти пристрелят его на месте, а после начнут искать Машу. Нет уж, пусть уж отведут душу на Семене Проклове, если у них, конечно, есть душа. Он посмотрел на стену: темные квадраты на выгорев шей доске выдавали, где раньше висели фотографии. После ухода жены Семен Иванович снял все карточки, положил в старую, дореволюционную еще коробку из-под конфет и закопал под яблоней. Грузовик проехал мимо окон, остановился, и тут же в калитку заколотили:
— Открывай!
Голос был, похоже, русский, но какой-то визгливый, словно человек понимал, что делает дурное, и криком пытался заглушить совесть. Семен Иванович остался на месте, положив руку на колено, он спокойно сидел на лавке.
— Открывай, сука, выломаем!
Проклов вздохнул — калитка у него была добротная и, как ворота, украшена резьбой. «Выломают ведь», — подумал крестьянин. Работу свою было жалко, он встал и вышел на крыльцо.
— Не ломитесь, сейчас открою.
Крестьянин откинул добротную щеколду и тут же получил тяжелый удар прикладом в грудь. Его оттолкнули в сторону, ворвались во двор, кто-то побежал в дом. Лишь теперь Семен Иванович смог как следует рассмотреть этих. Немцев было только четверо — в длинных прорезиненных плащах, на груди — цепь с каким-то то ли щитом, то ли бляхой, трое были в касках, четвертый — в фуражке. «Офицер, — решил колхозник — Этот у них старший». Остальные семеро — русские. Двое в ношеных немецких кителях, один — в черном пальто, а остальные просто в советской форме со споротыми петлицами. У офицера был автомат, у немцев винтовки с примкнутыми широкими штыками, а наших, «не наших», поправился Проклов, «выродков», новые хозяева вооружили мосинскими винтовками. Немцы остались у ворот, русские рассыпались по двору, трое побежали в дом, затопали грязными сапогами по крыльцу. Через несколько секунд один выскочил обратно и крикнул:
— Нет никого!
Скатившись вниз, он подбежал к Проклову и, схватив великана за рубаху чуть пониже груди, заорал:
— Где бабы? Господин обер-лейтенант, у него еще жена должна быть, две дочери и пащенок.
Проклов вздрогнул и присмотрелся к крикуну внимательнее.
— Что, Лешенька, — тихо спросил он. — Нашел себе хозяев, иуда?
На колхозника обрушились удары прикладов, но и согнувшись от страшного тычка, выбившего из груди воздух, Семен Иванович не чувствовал боли, лишь тупую, ноющую тоску. На его двор привел немцев не кто-то чужой — односельчанин, сосед почти, что жил через дом. Человек, которого он знал с детских лет, с которым нянчился в детские годы, сейчас в сером драном мундире свинячил грязными сапогами в избе Проклова, требовал его жену и дочерей. Упав на колени, колхозник поднял залитое кровью лицо и криво усмехнулся:
