Пришла пора знакомиться с экипажами, и теперь внимание полковника было приковано к стоящим у машин танкистам. Экипаж БТ, в общем, выглядел вполне обычно — нормальные ребята, двое русских, третий, кажется, с Кавказа, иное дело — команда «тридцатьчетверки»… во-первых, их было трое, а не четверо, но такое обстоятельство, судя по всему, объяснялось просто: радиостанции в машине не наблюдалось. Однако эта троица стоила того, чтобы на нее посмотреть! На правом фланге стоял командир — крепкий, чуть выше, чем нужно в танке, парень лет двадцати трех-двадцати пяти, старший лейтенант, судя по петлицам, видным в расстегнутом вороте комбинезона. «Петров», — решил про себя Михаил Ефимович. Полковнику понравилось невозмутимое, полное какого-то простого достоинства лицо танкиста, ранние, глубокие морщины в уголках глаз и у переносицы говорили о том, что этот командир повидал немало. Следующим в строю экипажа шел высокий, красивый, нагловатого вида сержант с необыкновенно хитрыми глазами. Он стоял по стойке «смирно», но, несмотря на безукоризненную осанку, до миллиметра точное положение рук и ног, казалось, что этот парень вот-вот заржет, причем объектом его насмешки может стать кто угодно, хоть сам комбриг. Первый октябрьский день был весьма прохладным, но сержант все равно стоял в одной гимнастерке, на которой тускло светил круг новенькой «Отваги». «Награду демонстрирует», — усмехнулся про себя Катуков. Третьим членом экипажа был совсем маленький узкоплечий танкист: мешковатый комбинезон перехвачен на талии чуть не вдвое обернутым поясом, явно великоватый танкошлем застегнут на последнюю дырку, чтобы не съезжал на глаза. Паренек казался подростком, но комбрига поразили его ладони: большие для такого щуплого тела, мозолистые, черные от намертво въевшегося масла и танковой грязи. Перед полковником стоял настоящий водитель, и Катуков кивнул сам себе, довольный этой проверкой.
Разумеется, командиру бригады вовсе не обязательно лично говорить с двумя экипажами, но Михаил Ефимович считал, что с него не убудет, а новички, которых приветствовал сам комбриг, будут чувствовать себя увереннее.
— Ну что же, — начал полковник, — поздравляю вас с прибытием в нашу четвертую танковую бригаду. Хотел бы сказать: «славную четвертую танковую бригаду», но в боях этим составом мы пока не участвовали, многие не воевали вовсе. У вас, я вижу, с боевым опытом все нормально — такие люди для меня особенно важны. Не сегодня-завтра мы выступаем на фронт, надеюсь не разочароваться в вас. Дел у нас будет по горло, обещаю.
Петров решил, что этот здоровый длиннолицый дядька ему нравится, он сурово хмурил кустистые брови, говорил жестко и в отца родного играть не собирался. Но чувствовалось, что, несмотря на дурное настроение, комбриг рад подкреплению, а строгий порядок в бригаде позволял надеяться, что и в бою полковник будет командовать правильно.
Распределение прошло быстро: БТ отправился на другую сторону деревни, где располагался 2–й батальон танкового полка под командой капитана Рафтопулло, «тридцатьчетверку» определили в первый батальон под начало капитана Гусева. Первый батальон имел на вооружении KB и Т–34, полученные на Сталинградском тракторном заводе, он был основной ударной силой бригады, так что назначение это казалось вполне естественным. Комбат–1 хмуро выслушал рапорт Петрова, просмотрел документы и вздохнул:
— Ну и где я вам роту возьму? И тем более батальон? На меньшее, небось, не согласитесь…
— Почему не соглашусь? — спокойно ответил бывший исполняющий обязанности командира батальона. — Я сюда воевать пришел, а не этим самым мериться, мне все равно, хотите — ставьте на взвод, нет взвода — так командиром танка побегаю, я сюда не за чинами пришел.
Это, конечно, было неправдой, как всякий нормальный командир, Петров весьма серьезно относился к своему послужному списку. Он был не из тех, кто любой ценой лезет наверх, но считал, что опыт и заслуги дают ему право на командование ротой. С другой стороны, старший лейтенант понимал, что бригада имеет сколоченный состав, и никто не станет снимать знакомого командира, чтобы заменить его чужаком. К тому же Петров помнил притчу, которую рассказал на одной из тревожных дневок бывший белогвардейский офицер Берестов: как-то раз молодые офицеры царской армии спросили у старого генерала Драгомирова (генерал, естественно, тоже был царский): «Прилично ли русскому офицеру иметь самолюбие?» Старый барбос Драгомиров глубокомысленно ответил: «Самолюбие, господа офицеры, оно — как хер. Не иметь его нельзя, но показывать — стыдно».
— Ну тогда в роту к Бурде пойдете, — кивнул капитан. — А уж он определит, в какой взвод.
Капитан посмотрел на старую «тридцатьчетверку» и покачал головой:
— Вы ее что, мелом драили, что ли? Ладно, свободны, на довольствие вас поставим.
Старший лейтенант Бурда искренне обрадовался подкреплению, он, судя по всему, вообще был человеком дружелюбным и легким. Впрочем, поговорив со своим новым командиром пять минут, Петров понял, что характер у ротного имеется, а вместе с ним — правильная, въедливая обстоятельность. Поскольку времени на отработку взаимодействия не было, старший лейтенант не стал присоединять вновь прибывший танк к какому-либо из своих взводов, а оставил его в своем личном резерве. Узнав, что люди Петрова из зимнего обмундирования имеют только шинели, хозяйственный комроты–1 быстро организовал всем ватные куртки и штаны. Затем Бурда познакомил вновь прибывших со своими экипажами, оказалось, что многие танкисты бригады уже успели повоевать в составе 15–й танковой дивизии, что потеряла под Винницей все танки и была расформирована. Как только в роте узнали, что Петров и Безуглый начали войну в пятом мехкорпусе, доброжелательно-покровительственное отношение к новичкам сменилось искренним уважением. Наглый радист немедленно полез в танк и вытащил из сумки кусок картона с аккуратно наклеенной вырезкой из армейской газеты. В заметке рассказывалось о беспримерном подвиге группы бойцов и командиров под командованием лейтенанта Волкова и старшего лейтенанта Петрова. Тут присвистнул даже спокойный Бурда, и Петрову пришлось объяснять, что они не столько крушили вражеские тылы, сколько переползали по ночам от одной укромной стоянки к другой. Подъехала полевая кухня, и трое танкистов впервые за две недели наелись досыта — при отъезде из Сталинграда колхозники завалили бригаду продуктами, в конце концов, мотострелковый батальон почти целиком состоял из их сыновей и братьев… После обеда Бурда угостил Петрова крепким сталинградским табаком, и между командирами как-то сам собой завязался разговор по душам. Комроты не лез с расспросами, он просто начал рассказывать о себе, о своей жизни, и Иван не мог не ответить откровенностью на откровенность. Они оба росли без отцов, но на этом сходство, пожалуй, заканчивалось. Петров сознательно выбрал профессию военного, поступив в Орловское Краснознаменное танковое имени Фрунзе училище по рекомендации райкома комсомола. Бурда же на гражданке начал пастухом, затем выучился на электротехника и пошел работать на шахту. К тому времени, как его призвали в РККА, за ним числились также профессии машиниста, слесаря-инструментальщика и механика. В армии Александр Федорович за два года из механика-водителя стал командиром радиовзвода, а войну начал уже командиром танковой роты, он был жаден до знаний, этот донецкий парень, добившийся всего благодаря своему спокойному уму, упорству и воле. А еще Бурда был необыкновенно открытым, прямым человеком, и Петрову, проговорившему с ним какой-то час, казалось, что они давно знакомы. Командиры сравнили свой боевой опыт, и выяснилось, что взгляды на врага у них, в общем, одинаковые: оба считали, что немец дерется сильно, смело, а главное — удивительно организованно, на «ура» его не возьмешь, надо переигрывать, выбивая людей и технику…
