Он осмотрел поле боя и покачал головой:
— Негусто, конечно, но, как говорится, курочка по зернышку… А стреляем мы пока не очень. Но ты видел, как они танк подцепили? Гады, но молодцы, ничего не скажешь, нам бы тоже так! Ладно, давай-ка обратно, а то маячим тут на открытом месте. Интересно, что сейчас комбриг делает?
* * *
Комбриг занимался тем, что подсчитывал потери.
Накануне он отвел мотострелков и легкие танки от Ивановского и закрепился в двух километрах восточнее, у села со странным названием Казнаусев. Утро началось уже привычной моросью, но часам к десяти дождь прекратился. Это был дурной знак — низкая облачность делала невозможным применение авиации, но теперь можно было в любой момент ожидать налета. Комбриг не находил себе места и в одиннадцать часов отправился проверить передний край, но до окопов батальона дойти не успел. Первые снаряды упали с перелетом, и Катуков едва успел броситься ничком, его засыпало кусками глины и ветками. Полковник быстро огляделся — укрытий вокруг не наблюдалось, поэтому ему оставалось только вжаться в землю, пережидая обстрел. С третьего залпа немецкие артиллеристы пристрелялись, и теперь снаряды рвались на позициях мотострелкового батальона. Послышался до боли знакомый вой: с запада заходила восьмерка пикировщиков, они построились в круг и принялись обрабатывать окопы мотострелков. Михаил Ефимович поднялся и побежал к своему КП, понимая, что атака может начаться в любую минуту. Рядом бежали двое связистов, раскатывая катушку телефонного провода; услышав свист, комбриг бросился наземь и, пропустив над собой осколки, посмотрел туда, где должны были находиться оба бойца. Один лежал без движения, другой пытался отползти в сторону, волоча странно вывернутую ногу. Катуков вспотел: беги он чуть быстрее, взрыв задел бы и его, пора было заканчивать с этой беготней по кустам. На то, чтобы добраться до КП, у него ушло еще пять минут, за это время обстрел прекратился, и с шоссе стал ясно слышен звук моторов. Позиции мотострелкового батальона атаковало пятнадцать танков, пехота двигалась вместе с ними на бронетранспортерах. В полукилометре от окопов немецкие солдаты спешились и развернулись за танками в цепь, все это время артиллерия продолжала обстреливать окопы мотострелков.
— Почему они не открывают огонь? — крикнул комбриг начальнику оперативного отдела.
Мотострелковый батальон имел шесть сорокапяток — не Бог весть какая артиллерия, но хоть что-то, помимо этого за домами и сараями комбриг укрыл роту БТ, еще четыре легких танка были вкопаны в землю позади стрелковых ячеек Полковник надеялся, что этого хватит и ему не придется вводить в бой свой последний резерв — четыре средних танка. Группа Гусева до сих пор не вышла в расположение бригады, связь с Бурдой была потеряна еще ночью.
Орудия мотострелков открыли огонь, из шести пушек после артподготовки и бомбежки осталось только четыре, да и от тех толку было мало. Им не удалось подбить ни одного танка, но они обнаружили себя, и немцы получили новые цели, капитан Никитин, не отходивший от телефонного аппарата, внезапно крикнул:
— Что? Громче, не слышу! Что там у вам?
Выслушав ответ невидимого собеседника, он ввернулся к полковнику и хрипло сказал:
— Комбат докладывает: орудия батальона уничижены, в ротах большие потери.
Катуков не отрываясь смотрел в бинокль, как немецкие танки расстреливают в упор стрелковые ячейки.
— Вызывай Рафтопулло, засадам огонь по танкам! — крикнул полковник
— А резерв? — Никитин уже приказал радисту вызывать комбата–2.
— «Тридцатьчетверки» тоже! Ты что, не видишь, немцы их сейчас в окопах похоронят!
Первыми открыли огонь закопанные в землю БТ, затем из-за сараев и изб начали появляться остальные легкие танки, но им удалось подбить только один бронетранспортер с установленным на нем противотанковым орудием. Немцы немедленно переключились на новые цели, и в течение нескольких минут два БТ уже горело, выбрасывая в осеннее небо столбы черного жирного дыма. Ситуацию переломило появление «тридцатьчетверок» — вылетев из-за леса, средние танки мгновенно подожгли один Т–3 и повредили второй. Гитлеровцы перегруппировались, теперь их машины вели бой только с танками, и советская пехота смогла сосредоточиться на вражеских солдатах.
— Товарищ полковник, — капитан Никитин уже обрел былую невозмутимость, — из штаба корпуса сообщают: сейчас будет авиационная поддержка.
— Быстро разложить полотнища, — ответил Катуков. — Еще по нам врежут чего доброго, что им там видно сверху…
Он не успел договорить, как с севера донесся нарастающий гул, и из-за леса выскочила шестерка одномоторных самолетов. Такие комбригу видеть пока не приходилось: остроносые, с длинными фюзеляжами и широкими крыльями, с горбом высокой кабины, они летели, едва не цепляя подвешенными бомбами деревья.
— Штурмовики! — Никитин вынужден был повысить голос, чтобы перекрыть шум моторов. — Ил–2!
Работники штаба спешно выкладывали на земле условный знак из белых полотнищ, «илы» сделали круг над полем и, набрав высоту, атаковали немцев. Между боевыми порядками гитлеровцев и окопами мотострелков было не больше двухсот метров, но самолеты ухитрились уложить ракетные снаряды и бомбы, не задев своих. Насколько было видно с КП, ни одного танка штурмовики не уничтожили, но психологический эффект их атаки был очень сильным: противник остановился, его солдаты залегли, ища убежища от воющей смерти. Пронесшись над полем, «илы» выложили вторую порцию бомб туда, где по прикидкам Катукова должны были быть позиции немецкой артиллерии, затем вернулись и проштурмовали из пушек и пулеметов залегших пехотинцев противника. Этого немцы уже не выдержали, пехота начала отходить к бронетранспортерам, танки пятились, отстреливаясь. Штурмовики сделали еще один круг над полем и ушли на восток, при этом один сильно дымил и отставал от товарищей.
Бой был окончен, и полковник посмотрел на часы, чтобы засечь время.
— Никитин, сколько на твоих? — спросил Катуков.
— Четырнадцать часов сорок пять минут, — оторвался от телефона начальник оперативного отдела.
— Надо же, — пробормотал комбриг, — а я уж думал — часы убил. Почти три часа дрались.
— Командир мотострелков докладывает о потерях. — Никитин опустил трубку и посмотрел в глаза полковнику: — В батальоне осталось триста активных штыков, орудия уничтожены, половина пулеметов — тоже. Рафтопулло потерял два легких танка сгоревшими и один поврежденным. «Тридцатьчетверки» целы все, но противотанковых пушек у нас не осталось.
— Так. — Михаил Ефимович снял шапку, подставив мокрую голову холодному осеннему ветру: — Значит, подведем итоги: без артиллерии противостоять мы им можем, по существу, только новыми танками. Черт, плохо. Где комиссар?
Бойко атака застала на позициях мотострелков, и, поскольку уходить посреди боя было неприлично, он остался там до отхода немцев, слегка оглох на оба уха и теперь говорил преувеличенно громко.
— Ну каша, на Украине такого не видел. — Шинель комиссара, всегда тщательно вычищенная, даже щегольская, теперь местами приобрела неопрятный рыжий цвет. — Ты представляешь, сам одного срезал! Бойца рядом убили, я в его ячейке сидел, так я винтовку взял, смотрю, бежит субчик… — Он махнул рукой. — А вообще, ужасно, пехота вообще стрелять не умеет, лупит в белый свет как в копеечку. — Он зло сжал кулаки: — Да, у них артиллерия, бомбардировщики, но все равно, посмотреть — перед окопами ну десятка полтора-два трупов, от силы, валяется, а у нас…
