— Расстрелян, — угрюмо поправил Николай.
— Да, возможно, — расстрелян. Мне не следовало перепоручать это решение вам, но что сделано — то сделано, и отменять его сейчас будет не верно.
Гольдберг замолчал, они шли через небольшую рощу, время от времени с ветки падал ком мокрого снега, Трифонов каждый раз перехватывал карабин и в тревоге оглядывался. Дважды их окликали красноармейцы, невидимые в своих ячейках, накрытых плащ-палатками, и Николай в который раз подумал, что их чересчур редкая оборона вряд ли удержит серьезный удар врага.
— Но я понимаю, почему вы хотите прикрыть Коптяева, — продолжил внезапно Гольдберг. — Ладно, посмотрим, чем это обернется. Меня беспокоит только одно: слишком много народу это видело. Обязательно найдется кто-нибудь, постарается передать, куда надо.
— Что передать? — напрягся Трифонов.
— Старшина Медведев не сообщил по команде о факте трусости, политруки Трифонов и Гольдберг прикрыли факт воинского преступления, потом и Волкова с комбатом могут потянуть, — комиссар вытащил из кармана кисет, но, спохватившись, сунул его обратно. — Найдутся такие товарищи, которым очень нужно доказать, что их присутствие необходимо именно в тылу, а не на передовой. Они с радостью дадут делу ход.
— По-моему, вы преувеличиваете, товарищ батальонный комиссар, — заметил Трифонов.
— Преувеличиваю? — переспросил Гольдберг.
Они вышли на опушку рощи, дальше начинались позиции второй роты, за которой располагался КП батальона. Комиссар остановился, огляделся по сторонам. Между ними и открытым полем шел завал из срубленных и перебитых подрывными зарядами деревьев, кое-где обмотанных кусками обычной и колючей проволоки. Саперы торопились, поэтому деревья свалили кое-как и, пожалуй, слишком близко к опушке, но и такое заграждение враг перелезет не сразу.
— Давайте-ка еще раз присядем, Коля, вон как раз и бревно подходящее. — Гольдберг стряхнул снег со сломанного дерева и аккуратно уселся. — Старею, похоже, ноги уже не те.
— А вы спали сегодня? — спросил молодой политрук.
Николай решил, что останется стоять. Место было укрытое, метрах в пятнадцати располагался почти незаметный отсюда окоп — позиция ручного пулемета. Судя по еле заметным в начавшей светлеть темноте облачкам пара, там сидели люди, вот еле заметно поднялась над бруствером шапка, затем высунулся боец в ватнике и рукой очистил занесенные снегом амбразуры.
— Все как-то некогда было, — пожал плечами Гольдберг. — Ладно, не о том речь. Что вы думаете о командире первого взвода?
— О младшем лейтенанте Берестове? — Трифонов пожал плечами. — Он хороший командир, но какой-то странный.
— Странный? — Комиссар тихо, почти беззвучно рассмеялся. — Странный — это мягко сказано. Ладно, вы его политрук, поэтому знать просто обязаны. Слушайте внимательно.
Николай, раскрыв рот, слушал Валентина Иосифовича. Сперва он был просто ошарашен, но постепенно недоумение сменялось другим чувством. Гольдберг рассказывал о тяжелой судьбе белогвардейца; о его спокойном мужестве, силе, выносливости — обо всем, что делало этого невысокого человека прирожденным командиром, и молодой политрук вдруг понял: он рад тому, что Берестов служит в его роте. История Берестова была еще одним подтверждением мудрости и великодушия советской власти. Советская власть простила и приняла своего врага, и тот, кто двадцать лет назад сражался против нее, теперь защищает Родину плечом к плечу с ним, политруком Трифоновым. Теперь Николай понимал, откуда идут язвительность и вежливое высокомерие младшего лейтенанта. Что же, заслужить доверие такого человека непросто, но оно того стоит — Валентин Иосифович очень высоко ставил военную выучку бывшего белогвардейца.
Тем временем комиссар закончил сжатый рассказ о выходе из окружения и заговорил о том, как их приняли у своих.
Особый отдел дивизии проверял роту Волкова в течение недели. К Валентину Иосифовичу никаких вопросов не было — полковой комиссар Васильев, пробившийся к своим во главе остатков 328-й стрелковой дивизии, помнил храброго и упрямого еврея. Рота лейтенанта Волкова была упомянута в последнем рапорте из дивизии в корпус, Васильев позаботился о том, чтобы подвиг бойца Холмова не был забыт, чтобы о нем говорили как можно больше. Казалось, проверка превратится в обычную рутину, но тут старший сержант Берестов в который раз ответил на вопрос, служил ли он в белой армии. До сих пор бывшему белогвардейцу везло на людей, но теперь его удача кончилась. Уполномоченный майор с блеклым каким-то лицом вцепился в этот факт биографии и принялся вить из него черт знает что. Снова и снова он задавал одни и те же вопросы сперва Берестову, затем лейтенанту Волкову, потом Гольдбергу. Валентин Иосифович потребовал от майора объяснений и в ответ услышал обвинение в утере бдительности. Когда комиссар, давясь бешенством, спросил, где же это он так опростоволосился, майор снисходительно объяснил, что у него под носом в ряды РККА прокрался бывший белогвардеец… Гольдберг ядовито заметил, что он имел дело с белыми офицерами тогда, когда товарищ майор еще кошек мучил.
Дело оборачивалось какой-то дурной стороной — человек, которому они уже давно доверяли, как себе, опытный и смелый военный, попал чуть ли не под следствие. Спасение пришло, откуда не ждали. Командир 402-й стрелковой дивизии полковник Шабалов, возвращаясь с переднего края, заехал узнать, как обстоят дела у героев, вышедших в его расположение. Понимая, что другого случая не будет, Гольдберг шагнул наперерез всадникам. Комдив резко осадил коня, окатив Валентина Иосифовича матюгами и грязью из-под копыт. Батальонный комиссар, сбиваясь от волнения, рассказал о старшем сержанте Берестове, добавив, что ручается за комвзвода своей совестью коммуниста и комиссара. Шабалов слушал молча, затем спешился, кинув повод адъютанту, и, кивком велев Гольдбергу следовать за ним, зашагал, переваливаясь, к избе, где находился Особый отдел. Блеклый майор при виде комдива поднялся из-за стола, и Шабалов с ходу удивительно вежливо спросил: что за трудности возникли со старшим сержантом Берестовым? Майор спокойно ответил, что Берестов — бывший офицер царской армии. Комдив сказал, что не понимает, какая тут беда, он сам — бывший унтер царской армии и даже имеет крест за Карпаты, более того, если ему не изменяет память, маршал Буденный тоже отметился службой в царской армии, только крестов нахватал побольше. Начальник Особого отдела выложил главный козырь: Берестов служил в белой армии. Шабалов помолчал, смотря в пол, и по тому, как играли желваки на тяжелом, словно топором вырубленном лице комдива, Гольдберг понял, что полковник сейчас взорвется. Но он недооценил Шабалова. Комдив поднял голову и, глядя прямо в глаза майору, очень тихо спросил: а служил ли старший сержант Берестов в фашистской армии? Начальник Особого отдела признал: таких сведений не имеется. Полковник кивнул и точно так же тихо, без единого грубого слова сказал, что ему сейчас больше ничего и не важно, а затем приказал освободить Берестова из-под стражи. Майор выдержал удар и сказал, что доложит по команде о таком самоуправстве. Шабалов высказался в том смысле, что Особый отдел волен поступать, как ему угодно. «Под вашу ответственность», — добавил уже в спину Шабалова майор. Комдив повернулся и спокойно сказал, что он и так отвечает перед Родиной и Сталиным за целую дивизию — найдется место и для одного комвзвода.
