Потом к нам во взвод пришел заместитель начальника штаба и спросил: «Кто повезет погибших? Есть в Брянск, Воронеж и Тамбов». В этот момент все были на задании, и в помещении нас осталось пять человек. Я сказал, что Брянск от моего дома в ста километрах и я хочу поехать. На вертолете в Кабул нас полетело трое: Ильяс, я и Забара. Когда прилетели в Кабул, пошли к специальному ангару, где оцинковывали гробы, насколько помню, кроме Кабула еще цинковали в Джелалабаде и Шинданде. Было душно, стоял сплошной трупный запах, вокруг лежали олово, паяльники. Ребята, которые там работали, были практически без одежды: берцы, трусы и кожаные фартуки; они сказали нам, что уже привыкли ко всему этому кошмару. Всего в тот день для помещения в цинковые гробы было 19 наших ребят.
За те два дня, которые провели мы в Кабуле, насмотрелись на всю жизнь. Я увидел там тело сгоревшего в танке майора-танкиста. От воспоминаний и сейчас мурашки бегут по телу: ни рук, ни ног — лежат на столе туловище и голова, черные, как головешки.
Наконец подошло время цинковать наших ребят. То, что осталось от Пешкова, положили в гроб. Тут один из ребят сказал, что надо положить в гроб что-нибудь для веса. Камни для этого не подходили, так как сильно гремели бы, тогда насыпали в гроб рядом с останками песка. Окошечко для лица закрыли белым материалом, чтобы не видно было, что внутри. Когда положили в гроб Алтухина, я сказал ребятам, чтобы тоже закрыли окошечко. Гробы запаяли и упаковали в ящики.
Пока мы там находились, из Шинданда привезли еще убитых. Набралось на три самолета, по десять ящиков на каждый борт. Каждому из нас выдали сопроводительные документы, по десять рублей на дорогу, и мы полетели в Союз. Первая остановка была в Актюбинске, потом Забара выгрузился в Воронеже. Я точно не помню, в какие города мы прилетали, помню только, что летали три дня. Когда прилетели в Брянск, то настала и моя очередь выгружаться. Приземлились, подошли к стоявшему на аэродроме «уазику». Рядом с машиной стояли военком с офицерами, отец и родной брат Алтухина, встречали одни мужики. Гроб погрузили на «ЗИЛ-130», меня военком посадил в свой «уазик», и мы поехали в военкомат. Приехали, военком сказал мне: «Давай, солдат, рассказывай, что и как». Мы беседовали больше часа, я отдал ему сопроводительные документы. Тогда в Союзе про войну еще ничего не знали. Нам в письмах разрешали писать про происходящее только в рамках фразы: «Привет из Афганистана». А когда в Союз начали приходить цинковые гробы, тогда народ начал узнавать, что война там идет, ребят убивают.
Поговорили, военком подписал мои документы, и мы поехали к родителям Володи. Зашли в дом, там уже собралась вся родня. Все подошли ко мне и стали расспрашивать, как и что. Старший брат Володи взял меня за плечо и, сказав, что нечего приставать к человеку, отвел меня на кухню, там он налил мне граненый стакан водки, я выпил. Тут зашла мать и проговорила: «Ох, сынок, приезжай, как сын будешь. Дай бог, чтоб у тебя там все хорошо было». Я объяснил, что живу рядом с ними, в Кирове. Потом мать спросила, можно ли открыть гроб, но я попросил этого не делать: гроб, хотя и был оцинкован и перевозился в ящике и целлофане, но все равно из него текло. Пограничники, когда проверяли нас на таможне, как только увидели гробы, заткнули носы и, пропустив, махнули на нас рукой. Отец Володи согласился со мной, гроб решили не вскрывать. Я хотел остаться на похороны, но родители Володи попросили меня съездить и навестить моих родных.
Е.Д. Зорюков (в переднем ряду) со своими боевыми друзьями
Был вечер, и добраться до Кирова было не на чем. Военком решил оставить меня переночевать у себя дома, а на следующий день отправить меня домой автобусом. Приехали к нему домой, накрыли стол, меня отправили в ванную, я помылся — это было истинное блаженство.
Мы проговорили с военкомом до утра. Утром за ним приехал водитель. Они отвезли меня на автовокзал, взяли билет. Попрощались, военком поехал на работу, а я сел в долгожданный автобус домой. Встретились знакомые, ехали очень весело.
Приехал в Киров, пришел домой, а дом закрыт. Вышел на улицу, встретил соседку тетю Тоню. Зашел к другу Лешке, через дорогу, а пока с ним поговорили, мать вернулась из огорода домой, ей кто-то сказал, что я приехал. Она, конечно, разволновалась, ведь я еще год не отслужил, а уже приехал в отпуск. Мама зашла к соседу, а я хотел сделать ей сюрприз и спрятался; еле успел я ее подхватить: мама упала в обморок. Тут прибежали отец и брат, радость была неописуемая.
Я пробыл дома пять дней. Все эти дни были словно в тумане: друзья, подруги, танцы. Пришло время уезжать, а билет на Москву взять было невозможно: началась Олимпиада, въезд в столицу был ограничен. Правда, по моим документам сопровождающего гроб билет все же дали.
Приехал в Москву, встретился с жившей там родной сестрой. Сестра купила мне билет на самолет до Ташкента за 56 рублей. Я был одет «по гражданке» и взял с собой дембельский чемодан брата, куда положил парадную форму и гостинцы. Когда я зашел в аэропорт, то, обратив внимание на мою стриженую голову, ко мне подошел милиционер и спросил документы, они были в порядке, и долго задерживать меня он не стал.
Я прилетел в Ташкент, где меня уже ждал Ильяс. Десять дней мы пробыли у Ильяса в Ташкенте, ожидая рейс на Кандагар, пока, наконец, кое-как не улетели в Афган. Прибыли в свою часть, отдали писарям обещанные толстые тетради, клей и поспешили к себе во взвод. А наш третий товарищ, Забара, который улетел в Тамбов, так в часть и не вернулся: он попал в аварию на мотоцикле и получил несколько переломов.
Спустя месяц мама прислала мне письмо, в котором написала, что меня искал кировский военком с милиционерами. Оказалось, что из нашей части делали на нас запросы, выясняя, куда мы пропали. Пять дней дома и десять в Ташкенте — погуляли мы хорошо, а когда вернулись в часть, нам никто не сказал ни слова — прибыли, сдали документы, и все. После поездки домой две недели я входил в колею, а потом словно и не был дома: опять засады, перестрелки, и про то, что дома побывал, немного подзабыл.
— Есть ли у вас правительственные награды?
— Есть медаль «За отвагу». Вручали ее перед строем всей бригады. Награждали, наверное, человек пятнадцать — кому орден, а кому медаль. Награждение проводил генерал-лейтенант Сокол. Назвали мою фамилию, вышел, вручили медаль, я сказал «Служу Советскому Союзу» и вернулся в строй. Это было почти перед дембелем, в сентябре 1981 года. Ну и традиционные для «афганцев» награды: «Воину-интернационалисту», «От благодарного афганского народа» и юбилейные медали.
— Как проходила демобилизация из армии?
— 30 ноября 1981 года нам сказали: «Все, ребята, завтра домой. Самолет с молодыми прилетит, загрузитесь и полетите». Документы были уже на руках, парадная форма, сапоги — все было готово. Вечером пришел начальник штаба и сказал: «Ребята, в пять часов утра поедем воевать». Ильяс к этому времени лежал в госпитале с желтухой, и нас, дембелей, во взводе оставалось трое. Кстати, болело в Афгане много ребят. Если посмотреть в мой военный билет, то он весь в отметках о прививках — и от холеры, и от чумы, от чего только нас не прививали! Болели брюшным тифом, желтухой, потницей какой-то или мокрицей, даже не знаю, как называется эта болезнь. В первое время от пота на ногах вскакивали и лопались водянки, практически все ребята переболели этой заразой. Но мне повезло, за всю службу ни одной болезни, и только два шрама — на руке и на голове.
